В горячем и влажном вечернем воздухе стоял неумолчный звон насекомых: на другом берегу мерцали огоньки города. Парома до утра не предвиделось, поэтому шофера и пассажиров, с которыми она успела подружиться, беспокоило, где она проведет ночь. Гостиницы поблизости не было, и хотя местным тоже негде было приткнуться – разве что переночевать на голой земле, – их это мало беспокоило. Однако они понимали, что молодой англичанке такой ночлег вряд ли подойдет.
Они сказали ей, что поблизости живет «тубаб», – он бы, наверное, мог приютить ее. Энни, не имевшая ни малейшего представления о том, кто такой «тубаб», вдруг обнаружила, что ее ведут через джунгли к маленькому грязному домику, окруженному баобабами и папайями. Местные жители не позволили ей даже нести вещи. Отворивший дверь «тубаб» – это потом она узнала, что так африканцы называют белых мужчин, – и был Роберт.
Он уже целый год в качестве посланника от «Корпуса мира» учил местных жителей английскому и строил колодцы. Ему было двадцать четыре, он окончил Гарвард и показался Энни самым умным из всех ее знакомых. В тот вечер он приготовил ей необычайно вкусный ужин – сдобренную разными специями рыбу с рисом, они ели ее, запивая местным холодным пивом, а потом разговаривали при свечах до трех часов. Роберт был родом из Коннектикута и готовился стать юристом. Это у него в генах, сообщил он, лукаво поблескивая глазами за стеклами очков в позолоченной оправе. Испокон веку у них в семье все были юристами. Это, видно, проклятье, лежащее на роде Маклинов.
И, как бы отдавая дань профессиональной склонности, устроил Энни нечто вроде перекрестного допроса, расспрашивая о ее жизни и стараясь, чтобы девушка посмотрела на себя свежим взглядом, оценивая себя как бы со стороны. Энни рассказала, что отец ее был дипломатом и что первые десять лет ее жизни они кочевали за ним из страны в страну. Она и ее младший брат родились в Египте, потом семья переехала в Малайю, затем – на Ямайку. Там отец внезапно умер от обширного инфаркта. Энни совсем недавно научилась говорить об этом так, чтобы разговор тут же не обрывался и собеседники не начинали разглядывать кончики ботинок. После смерти отца мать вернулась с детьми в Англию, быстренько снова вышла замуж, а их с братом раскидала по частным школам. Хотя Энни мельком коснулась этого периода своей жизни, Роберт почувствовал, что тут – незаживающая рана.
На следующее утро Роберт в своем джипе переправил ее на пароме на другой берег и благополучно доставил в католический монастырь, где Энни должна была жить весь следующий год и преподавать под бдительным оком матери-настоятельницы, близорукой канадки французского происхождения с добрейшим сердцем.
На протяжении следующих трех месяцев Энни встречалась с Робертом каждую среду, когда тот приезжал в город за продуктами. Он бегло говорил на
Потом Роберта перевели в Дакар. Энни приехала проводить его, и они устроили прощальный ужин. Америка как раз выбирала нового президента, и они в мрачном молчании слушали доносившиеся сквозь треск радио сообщения о победном шествии Никсона. Настроение у Роберта было такое, словно умер кто-то из его близких. Сдавленным от горя голосом он объяснял Энни, что означает победа Никсона для страны и как она повлияет на войну во Вьетнаме, где воевали многие его друзья. Она, очень взволнованная, крепко обняла его, впервые вдруг вспомнив, что она уже женщина, а не девчонка.
Только после отъезда Роберта, познакомившись с другими сотрудниками «Корпуса мира», Энни поняла, с каким незаурядным человеком свела ее судьба. В большинстве своем те были либо болванами, либо занудами, а иногда совмещали в себе оба эти качества. Один парень с повязкой на голове и с возбужденно блестящими, налитыми кровью глазами утверждал, что уже год не просыхает.
Потом она увидела Роберта в июле следующего года, когда вернулась в Дакар перед отлетом на родину. Здесь жители говорили на другом наречии, оно называлось
Они не виделись семь лет. Энни блестяще училась в Оксфорде, была редактором радикального студенческого журнала и, к зависти друзей, без всяких усилий сильно обгоняла их по английскому языку и литературе. Журналистикой она стала заниматься, потому что эта деятельность вызывала у нее не такое отвращение, как все прочее. Она устроилась на работу в одну из вечерних газет на северо-западе Англии. Мать навестила ее однажды, придя в отчаяние от унылого пейзажа и грязной гостиницы, где жила дочь; вся эта убогость настолько потрясла ее, что она проплакала весь обратный путь в Лондон. Надо сказать, ее можно было понять. Сама Энни терпела этот кошмар целый год, а потом собрала вещички и улетела в Нью-Йорк, и там почти сразу стала работать для «Роллинг стоун» – такая прыть удивила даже ее самое.
Больше всего ей удавались раскованно-смелые литературные портреты знаменитостей, тех, которые обычно жаждали похвал и восхвалений. Ее недоброжелатели – а их хватало – говорили, что скоро никому не захочется быть ее жертвой и она останется без работы, но получилось по-другому. Жертвы валом валили. Казалось, они с какой-то мазохистской страстью только и жаждут, чтобы их «уделала» или, как еще говорили, «похоронила» (это началось еще в Оксфорде) своими ручками Энни Грейвс.
Однажды ей в офис позвонил Роберт. Когда он назвал себя, она даже его сначала не вспомнила.
– Помните «тубаба», приютившего вас как-то вечером в джунглях? – подсказал он.
Они встретились, зашли выпить куда-то по коктейлю. Энни нашла, что за эти годы, что они не виделись, Роберт похорошел. По его словам, он читал все, что она писала. Энни не поленилась проверить – он знал ее статьи лучше ее самой. Роберт работал помощником окружного прокурора и по мере сил помогал кампании Картера. Этого идеалиста переполнял энтузиазм – что было очень симпатично, – но самое главное – он умел ее рассмешить. И еще – он был каким-то надежным. И стригся короче, чем все мужчины, с которыми она встречалась за последние пять лет.
В гардеробе Энни преобладали кожа и английские булавки металлистов, Роберт же носил приличные вельветовые пиджаки и рубашки с воротничками на пуговичках. Нетрадиционность их союза представляла скрытую угрозу для обоих.
В постели – эту фазу отношений они долго откладывали, и Энни ловила себя на том, что втайне страшится сближения, – Роберт неожиданно проявил себя довольно раскованно. Он был гораздо более изобретательным, чем обалдевшие от наркотиков знаменитости, с которыми она спала после приезда в Нью-Йорк. Когда несколько недель спустя она сказала ему об этом, Роберт минуту поразмышлял, как в тот раз, когда называл рейсы из дакарского расписания самолетов, а потом на полном серьезе заявил, что всегда считал: сексом, как и юриспруденцией, надо заниматься с полной ответственностью. Весной они поженились, а три года спустя родилась Грейс, их единственный ребенок.
