нечеловеческую работу? – он говорил и с удовольствием пережевывал. – О да, Гай Марий меня три раза спрашивал, я знаю! Но, скажите мне, какой у меня был выбор? Гай Марий сумасшедший. Мы все это знаем, хотя и не говорим открыто во время этой обеденной беседы. Он сделал это со мной сознательно, и его причины вовсе не были набожными, религиозными, связанными с заботой о Риме или с чем-то еще. – Он проглотил хлеб. – Я еще не мужчина. Но пока я существую, я больше не буду носить эту ужасную одежду, а надену свой пояс и свою toga praetexta и очень удобную обувь. Я буду есть все, что мне нравится. Я пойду в лагерь Марция, чтобы совершенствоваться во владении мечом и щитом, верховой езде и метании копья. И когда я стану мужчиной, а моя невеста будет моей женой, тогда посмотрим. Но до этого я не намерен поступать как flamen Dialis в кругу своей семьи.
Полное молчание последовало за этой декларацией независимости. Взрослые члены семьи испытывали то же состояние беспомощности, что и Марий, когда он первый раз столкнулся с этой железной волей. «Что можно сделать?» – спрашивал себя отец, который всегда избегал запирать своего сына в спальной комнате до тех пор, пока тот не передумает, поскольку знал, что эта мера все равно не подействует. Наиболее решительная, Аврелия всерьез обдумывала те же самые меры, хотя и она не хуже своего мужа понимала, что это не подействует. Жена и сын человека, принесшего столько несчастий Риму, слишком хорошо знали правду, чтобы сердиться, слишком хорошо знали собственную неспособность хоть что-либо изменить, чтобы изображать из себя добродетель. Муция Терция с благоговением ловила на себе взгляды своего мужа, который, откровенно говоря, больше поглядывал на ее колени. А старшие сестры молодого Цезаря с грустью посматривали друг на друга.
– Я думаю, что ты совершенно прав, молодой Цезарь, – прервала молчание Юлия. – Лучшее, что можно сделать в тринадцать с половиной лет, – это есть хорошую пищу и усиленно упражняться во всем. Может, случится так, что в один прекрасный день Рим окажется заинтересованным в твоем отменном здоровье и во всех твоих умениях, хотя ты и являешься flamen Dialis'oм. Взгляни на бедного старого Мерулу. Я, уверена, что он никогда не надеялся стать консулом. Но когда ему пришлось это сделать, он им стал. И никто не обвинил его в том, что он уже не жрец Юпитера или нечестивец.
Юлия была самой старшей из присутствующих женщин, а потому ей позволялось говорить все, что она хотела, тем более что никто другой не нашел подходящих слов, которые бы помогли предотвратить раскол между родителями и их трудным сыном.
Молодой Цезарь ел белый дрожжевой хлеб и яйца, оливки и цыплят, пока не утолил голод, а затем, насытившись, похлопал себя по животу. Пища интересовала его настолько мало, что он прекрасно бы мог обходиться без белого, хрустящего хлеба, заменяя его каким-либо другим, но ему хотелось, чтобы его семья с самого начала поняла, что он думает о своей новой карьере и что собирается предпринять. Однако, если его слова доставили огорчение тете Юлии и молодому Марию, заставив их почувствовать себя виновными, то это тоже было плохо. Может быть, для процветания Рима и необходим жрец Юпитера, но так как его назначение на эту должность произошло помимо его желания, в глубине души молодой Цезарь сознавал, что Великий Бог приготовил его для других дел, чем уборка собственного храма.
Диетический кризис вместе с декларацией о независимости миновали, но слишком много еще осталось несказанного и того, чего не следовало говорить. Не следовало ради самих себя. Возможно, что простодушие молодого Цезаря спасло этот пир – оно отвлекло всех от мыслей о чудовищной жестокости Гая Мария.
– Я так рада, что этот день наконец закончился, – сказала Аврелия Цезарю, когда они вошли в спальню.
Прежде чем начать раздеваться, она присела на край ложа и посмотрела на мужа. Он выглядел усталым, впрочем, как всегда. Сколько ему лет? Почти сорок пять. Консульство прошло мимо него, поскольку он не был ни Марием, ни Суллой. Внимательно всматриваясь в его лицо, Аврелия вдруг поняла, что ему никогда и не стать консулом. «И большая доля вины за это, – подумала она, – должна лежать на мне. Если бы он имел не столь занятую и независимую жену, то мог бы за последние десять лет больше времени проводить дома и создать себе на форуме лучшую репутацию. Мой муж не борец. И разве смог бы он отправиться к сумасшедшему, чтобы просить его поддержки в консульской избирательной кампании? Да никогда бы он этого не сделал. И не из-за страха, а из гордости. Теперь деньги этого человека липки от крови. Ни один порядочный человек не решился бы воспользоваться ими. А мой муж самый порядочный из людей.»
– Гай Юлий, – сказала она, – что нам сделать с сыном и его фламинатством? Он так это ненавидит!
– Это понятно, – вздохнул тот, – однако мне никогда теперь не стать консулом. И, следовательно, для него наступят трудные времена до тех самых пор, пока он сам не станет консулом. Из-за войны в Италии у нас осталось совсем мало денег. Ты можешь также сказать, что я понапрасну потратился на покупку дешевой земли в Лукании – целой тысячи югеров. Она находится слишком далеко от города, что очень небезопасно. После того как Гай Норбан отобрал в прошлом году Луканию у Сицилии, повстанцы высаживаются как раз в таких местах, где расположены мои владения. А у Рима не найдется ни времени, ни денег, ни людей, чтобы гоняться за ними, и, боюсь, что так будет не год и не два, а до тех пор, пока наш сын не состарится. Так что моим подлинным достоянием остаются только шестьсот югер земли, которые мне купил Гай Марий неподалеку от Бовилл. Этого достаточно для того, чтобы занимать заднюю скамью в сенате, но не более того. Ты, правда, можешь сказать, что Гай Марий уже отвоевал эти земли обратно. Его войска разорили эти места за те несколько месяцев, которые они бродили по Латию.
– Я знаю, – печально ответила Аврелия, – наш бедный сын должен быть доволен своим фламинатством, не так ли?
– Боюсь, что так.
– Он так уверен, что Гай Марий сделал это нарочно!
– И я тоже так думаю, – отвечал Цезарь. – Я был там, на форуме. И Марий был до странности любезен с ним.
– Тогда наш сын не слишком-то облагодетельствован за все то время, которое он потратил на Гая Мария после его второго удара.
– Гай Марий не знает чувства благодарности. Меня пугает боязнь Луция Цинны. Он сказал мне, что сейчас никто не находится в безопасности, даже Юлия или молодой Марий. И я после того как повидал Гая Мария, поверил ему.
Цезарь разделся, и Аврелия с легким беспокойством заметила, что он похудел.
– Гай Юлий, ты хорошо себя чувствуешь? – тревожно спросила она.
– Думаю, да! – Он выглядел удивленным. – Возможно, немного устал, но не болен. Это, вероятно, следствие долгого пребывания в Ариминуме. После того как легионы Помпея Страбона маршировали по тем местам три года взад и вперед, провизии осталось очень мало и в Умбрии и в Пицене. И у нас, Марка Гратидиана и меня, с солдатами был общий рацион, поскольку мы решили, что если не можем их хорошо
