— Кого там черт несет ночью?! — послышался ворчливый старческий голос.
— Служба, мадам! — ответил Ким учтиво.
— Вы что, с ума посходили? А ну, убирайтесь вон! Не то я стрелять буду… и в полицию позвоню. Вон!
— Зачем же звонить, когда к вам и так пожаловали из ведомства охрану спокойствия граждан, мадам? — предельно вежливо проговорил Ким. — Не беспокойтесь, пожалуйста. Я вас очень прошу простить за визит в неурочный час, но мой вертолет застрял в трех милях отсюда. Мне пришлось добираться пешком, мадам, это было непросто сделать, я голоден, устал, мне негде остановиться на ночлег.
Скрип половиц подсказал Киму, что хозяйка спустилась вниз.
— Тут были уже и из полиции, и из армейской разведки! Хватит заниматься ерундой! Убирайтесь вон!
— Выбросьте хотя бы циновку какую-нибудь или одеяло, не на земле же мне спать возле вашего дома! — голос Кима прозвучал жалобно, почти плаксиво.
Из-за двери послышался кашель, сопенье.
— А вы не бандит, из этой шайки, а? Смотрите, у меня револьвер заряжен! И я не промахнусь!
— Нет, мадам, я уверяю вас, что я не грабитель и не убийца. Откройте! Киму надоело уже терять время. Он был готов и на более крутые меры.
Но дверь распахнулась. На пороге стояла невероятно постаревшая вдова Савинская — полуодетая, обрюзгшая, с провалившимися глазами.
— Черт с вами, заходите!
Никакого револьвера в ее руках не было.
— Спасибо.
Ким прошел к столу и сел на скрипучий стул.
— Чайку, если можно! — попросил он. Старуха заворчала:
— Вот все так, придут, нагрубят, нахамят, а еще и просят чего-то! Чай им подавай! Обойдетесь!
— Но, мадам, зачем же всех в одну кучу… — начал было Ким.
— А куда еще?! — очень просто ответила Савинская. Она была в серенькой ночной рубахе и наброшенной поверху цветастой шали. И все-таки она расщедрилась, вытащила из ящика бутылочку прохладительного. Ким глотнул, поморщился.
— Однако…
— Вы спать просились! Видите, там вон, в углу лежанка? Идите и спите!
— Два вопросика перед сном, мадам, — Ким широко улыбнулся и его узкие глаза превратились в щелки.
— Ну уж нет! Хватит!
— Я вас не задержу.
Савинская вгляделась в гостя своими непроницаемыми черными глазами, наморщила лоб.
— Что-то вы не очень-то похожи на полицейского. Наврали, небось?!
Ким посерьезнел, улыбка мигом слетела с его лица, широкоскулого и желтого.
— Вы правы, я из другого ведомства, но не менее солидного. И потому прошу отвечать на вопросы без утайки, мадам. У нас не принято дипломатничать. Итак, коротко: да — да, нет — нет!
— Я спать хочу! — зло сказала Савинская. — Чего привязались?
— Как выглядел тот, кто приходил к вам тогда, вы понимаете, о ком я говорю?
— Сколько можно трепаться об одном! У вас там тыщи чиновников сидят! Что ж теперь, каждый будет приходить сюда, и каждому все заново рассказывать?! Умники нашлись!
Ким сделал еще глоток из бутылки. Такой вредной женщины он не встречал на Земле. Видно, нет толку на нее тратить время, надо иначе.
Но Савинская вдруг ответила;
— Это был не человек, я уже сто раз объясняла всем вашим олухам! Это был…
— Кто?
Савинская молчала. Рот у нее был раскрыт. В глазах застыл ужас. Она смотрела на голые ноги Кима.
— Кто, мадам?!
— Разве ваши ходят босиком? — спросила она, еле шевеля языком.
— Какое это имеет значение, мадам. Я снял сапоги, чтоб удобнее было идти через лес, ведь я вам уже говорил об аварии.
Савинская была бледна как сама смерть. Она наконец догадалась, кто перед нею сидит.
— Тот тоже был босиком, — пролепетала она, — но у него были черные когти вместо ног.
— Так вы все-таки видели его, — утвердительно произнес Ким.
Савинская молчала. Казалось, на глазах у нее прибавляется седины в волосах.
Но Ким не был любителем дешевых эффектов. С него было достаточно того, что он узнал. Пора было закругляться.
Он встал и пристально поглядел на оцепеневшую Савинскую.
— Вы ничего не помните! — произнес он твердо, с нажимом. — Повторите!
Савинская с помертвевшим лицом и застывшими скрюченными руками, которыми за секунду до того пыталась ослабить давление ворота рубахи, синюшными губами пролепетала:
— Я ничего не помню. Я ничего не помню. Я ничего…
— И никогда не вспомните!
Губы Савинской сжались в ниточку. Она была на грани, казалось, вот-вот рухнет на пол.
— Повторите!
— И никогда не вспомню. И никогда…
Ким провел рукой перед ее лицом. Потом прислушался к анализатору — тот помалкивал, все было спокойно и тихо.
Он, мягко ступая босыми плоскими ногами, вышел с веранды. Притворил за собой дверь. Один из важнейших и опаснейших следов, оставленный Навеки-Проклятым, был заметен. Надежно заметен.
А Савинская, простоявшая в оцепенении столбом до самого рассвета, постепенно пришла в себя. Легла. И спала весь день. Впервые за все время после гибели мужа она спала спокойно. Ее не мучали кошмары, не преследовали навязчивые голоса, не мерещилась в каждом углу жуткая нечеловеческая рожа, усеянная черными пластинами, рожа с двумя круглыми переполненными безысходностью глазами.
Семь дней Пак Банга билась в жестоких судорогах, злые корчи полностью овладели ее телом и вытворяли с ним, что вздумается. И как только позвоночник выдерживал! Ее то скрючивало в комок, то выгибало дверной пружиной — казалось, хребет переломился и затылок вот-вот упрется в поясницу. Затем начинало сворачивать спиралью или вдруг распирать, будто ей запихнули во внутренности свернутую резиновую камеру, а потом принялись ее накачивать через шланг насосом. Пытка была невыносимой! Пак Банга орала, визжала, вопила, пока был голос. Потом могла лишь хрипеть, сипеть и задыхаться. Глаза вылезали из орбит, суставы выворачивало. Все тело зверски болело, словно его и снаружи и изнутри продырявливали тысячами тупых шипов. Не болела лишь голова. Но в ней была такая смертная тоска, в ней поселился такой леденящий ужас, что по сравнению с ними все физические муки были вполне терпимы. Вот уже семь дней она не могла заснуть ни на единую минуту. Явь сменялась кошмарными наваждениями, наваждения явью, все перепутывалось, смешивалось… Хреново было без ширева!
Проклятые легавые упрятали-таки ее в психушку! Опять упрятали! Хотя она давала себе слово, что лучше подохнет, лучше пустит себе пулю в лоб или перегрызет собственные вены, но только не это! И все же эти гнусные фараоны, подлые твари прихватили ее на «тропе»! После перестрелки, после того страшного видения, когда отвратительное чудовище, насквозь продырявленное и истекающее кровью, карабкалось по сосне, а потом исчезло, будто поднялось на небеса! А Хромой, спятивший прямо там, на «тропе», все продолжал палить из своего огромного ручного пулемета. И его самого трясло! А над раскаленным стволом плавился воздух, она все видела! Она и сама выпустила в мерзкую тварь обе обоймы из своей 'малышки узи'. Она не промахнулась ни разу. Но тварь все же смоталась! И вот тогда она поплыла — уже по- настоящему, перебралась в мир грез и видений, слишком велика была доза! Переборщила она тогда. Иначе бы живой они ее не взяли! У-у, проклятущие легавые! Они всегда являются в самое неподходящее время!
