— Чушь, — пробормотал Константин Сергеевич. — Реникса…
— Но факт.
— Не верю! — произнёс Константин Сергеевич и сел на большой камень, вымытый из берега весенним половодьем. — Не знаю, что именно тут не так, но я не верю.
— Хорошо, — согласился следователь. — Давайте поступим следующим образом… Не исключено, что воры ночью захотят забрать остатки добычи. Поэтому мы с сержантом эту ночь собираемся караулить на берегу. Угодно, оставайтесь вместе с нами. Проводник и второй милиционер скажут в лагере, что собака ничего, не нашла, а вы поехали вместе со мной в город, давать показания. Далее возможны несколько вариантов. Скорей всего, сюда никто не придёт. Воры, кто бы они ни были, удовлетворились украденным, а то, что здесь валяется, бросили за ненадобностью. В таком случае, мы остаёмся при своих и ждём результатов анализа. Но, кто-нибудь может и появиться. Тогда мы посмотрим, кто это будет. Почему-то мне кажется, что это ваш студент Аркаша. Ящик можно унести только вдвоём, а он единственный, кто и по комплекции и по физической силе годится вам в напарники. Но я буду рад, если ошибусь.
— Ошибётесь, — не оборачиваясь, пообещал археолог.
— И замечательно. Прощения у вас буду просить абсолютно искренне. А скажите, камень, на котором вы сидите, он бы годился в работу доисторическому мастеру?
Константин Сергеевич пересел на песок, огладил валун ладонями. Камень был гладок, медово-жёлтого оттенка и казался полупрозрачным, как и любой хорошо обкатанный голыш.
— Отличный материал, просто отличный. Такие камни высоко ценились. Вы говорите: доисторические времена, и наверняка подразумеваете, что тогда жили дикари. А у них была высочайшая культура: и искусство развито, и торговля. За хорошим кремнем экспедиции снаряжались за сотни километров, или покупали его у соседей. Мамонтовая и моржовая кость доходили до Индии, тропические ракушки каури находят в захоронениях полярного Урала, сибирские художники пользовались испанской киноварью. Работы по кремню всюду проводились с удивительным мастерством.
— Почему же этот камень без дела валяется?
— Не нашли. Это сейчас его река из обрыва вымыла, а тогда он в земле был. В здешних краях хорошего кремня мало, и такой камушек мигом прибрали бы. Некоторые специалисты считают, что камни перед обработкой вываривали в специальных составах, чтобы выявить скрытые трещины. Я этой гипотезы не разделяю, хотя, возможно, кто-то и вываривал, там, где кремень был покупной. В любом случае, потом желвак раскалывали. Палеолитические и мезолитические мастера просто били отбойником, а потом отбирали те осколки, что годятся в дело. Получалось много брака и невысокое качество изделий. В неолите применялась отжимная техника. Камень намертво зажимали между других камней или брёвен, а потом с помощью рычага, сделанного из цельного бревна, старались раздавить. Иногда под место раскола подкладывали небольшой, но прочный камень — боёк. При этом с верхней части отслаивалась относительно тонкая пластина, из которой может получиться серп или нож. Затем заготовка осторожно окалывается. Боёк для этого берут уже не каменный, а костяной, чтобы не колоть, а сшелушивать чешуйки кремня. Собственно, неолит начался, когда люди освоили эту технологию. Уже сам по себе мелкий скол, особенно на обсидиане, удивительно красив. Но настоящая работа только начиналась. Изделие полировали, сначала мелким песком, а потом — глиной. При обработке песком пользовались деревянной калабашкой, а глину отмучивали, смешивали с салом и наносили на кожаный круг, тик в тик, как сейчас делается с пастой ГОИ. Так что не слишком далеко мы ушли от времён неолита. Топоры, лощильца, рубила после полировки считались готовыми, а ножи и серпы ещё надо было ретушировать. Ретушь, это особая насечка на лезвии, чтобы инструмент резал как следует. Забавно, сейчас вошли в моду столовые ножи с ретушированным лезвием, их ещё называют самозатачивающимися. Говорят — новинка, а она родом из неолита! Ретушь наводили костяной иглой: тоненькая косточка, а на конце — кварцевая песчинка. Специально просеивали песок и вручную отбирали подходящие песчины. Ювелирная работа! На такую вещь мастер тратил годы, зато и берегли её как зеницу ока.
«А в наше время, — добавил про себя следователь, — ретушь на полированный кремень можно за пару часов нанести зубным бором или гравировальной иглой».
Вслух он ничего не сказал. И без того восторженный историк бесконечно вредит себе, расписывая в подробностях, как именно можно подделать древнюю находку. Но почему-то это саморазоблачение крепче любого алиби убеждало в невиновности археолога. Вот только пальчики — улика объективная, и от неё не отвернёшься.
С другой стороны, где во всей этой криминальной истории состав преступления? Сам изготовил фальшивку, сам же попытался её украсть. Неудавшееся мошенничество, тянет максимум на год условно. А ещё оставляет несмываемое пятно на репутации.
Должно быть, археолог и сам понял неуместность своих восторгов. Он замолк и вновь уселся на валун, из которого так удобно было бы изготовить цельнокаменный серп.
— Вы курите? — спросил следователь, чтобы немного разрядить обстановку.
— Нет.
— А я — курю. Но сейчас курить нельзя, запах табака в ночном воздухе чувствуется издали, так что придётся потерпеть. И, кстати, давайте отойдём в сторонку. Сидеть на самом виду тоже не годится.
Засидку устроили метрах в пятнадцати от брошенного ящика. Откуда бы ни появились злоумышленники: со стороны реки или от дороги, они были бы замечены заранее, в то время, как караульщики оставались Невидимы. Константину Сергеевичу было указано место между следователем и сержантом, так что подозреваемый не только сидел в засаде, но и сам был под надзором. Археолог усмехнулся, но ничего не сказал.
В конце сентября ночи непроглядно черны, особенно если кончилось бабье лето и небо заволакивают октябрьские тучи. Непроходимая тьма и бездонная тишина. Всё живое замерло в ожидании зимы, лишь звенит в ушах мировой эфир. Дистиллированный воздух застыл в безветрии. Зрение, обоняние, слух отказали в ночном небытии. Обманутые чувства начинают бунтовать, и человек невольно всей кожей чувствует напор остановившегося времени. Середина осени под обнажённым небом — в такую эпоху случается всякое.
Потом никто из троих не мог сказать, откуда появились ночные гости. Ни со стороны дороги, ни от безмолвной реки они не приходили. Они просто оказались возле ящика, и бряканье черепков разом нарушило ночное колдовство.
Константин Сергеевич почувствовал, как бесшумно поднимаются сержант и следователь, напряжённые, готовые броситься и задержать преступников, явившихся добирать не унесённое в прошлый раз.
Два ярких луча прорезали темноту.
— Стоять! — Константин Сергеевич даже не понял, кому принадлежит голос.
В перекрестье лучей застыла напружиненная фигура. Здоровенный мужик, заросший до самых бровей, одетый в нечто невообразимое, грубо сшитое из выношенной волчьей шкуры, шерстью внутрь. В правой руке у мужика красовался полированный каменный топор, насаженный на прочную рукоять. Один из тех топоров, что пропали вместе с серпом и Венерой. Теперь он ничуть не напоминал археологическую редкость — обычный инструмент, предназначенный для разбивания голов. Позади первого мужчины стоял второй — помоложе, чем-то похожий на третьекурсника Аркашу. В руках у него была лопата, но держал он её так, что слово «лопата» на ум не приходило, вспоминалось лишь прилагательное: «штыковая».
— Стой! Стрелять буду! — неубедительно крикнул сержант.
Фигуры не двинулись с места, но Константин Сергеевич понял, что они уходят. С каждым мгновением в них пропадала грубая вещественность, и на смену ей не приходило ничего.
— Стойте! — закричал он. — Подождите!
Мужчина постарше отшагнул в сторону, левой рукой небрежно подхватил камень, на котором совсем недавно сидел Константин Сергеевич, а затем обе фигуры истаяли в ночном воздухе. Запоздало и ненужно грохнул предупредительный выстрел, такой же неубедительный, как и окрик сержанта.
— Вы видели? — закричал Константин Сергеевич. — Видели?..
— Видел, — выдохнул следователь.
