смогли описать…. Что вы хотите, монсиньор, солдатня…. Одни утверждают, что на гербе была крылатая змея, а другие – черный лебедь. Крылатая змея, помнится, была в гербе у Лузиньянов, а лебедь есть в гербах многих родов… Баварского, например… правда, там он белый…. Возможно, кто-то из католических князей Германии пытается начать с вами свою игру…
Но принц пропустил мимо ушей последнюю часть фразы.
– Лузиньяны? Короли Кипра? Но ведь род пресекся сто лет назад?
– Кажется, потомки по женской линии еще здравствуют…если монсиньору угодно, я наведу справки.
Принц рассеянно кивнул.
– Странно. Ведь Лузиньяны всегда считались южанами, но они изначально из здешних краев…. В родстве с первым Анжуйским домом, Плантагенетами, сьерами де Ланже…. Кстати, – его мысли сделали скачок, – какое отношение к ним имеет Юбер Ланже, которого присылает к нам Вильгельм Оранский?
– Насколько мне известно, никакого. Он низкого происхождения, но имеет большое влияние среди гугенотов.
– Порученец Вильгельма Молчаливого, как же…
– И наставник Филипа Сидни, одного из вождей английских протестантов…
– …а также зятя Уолсингема. Они оба беспрестанно настраивают против меня Елизавету. Если Ланже как-то сумеет повлиять на Сидни и Уолсингема, разъяснив им, что я – опора их единоверцев во Фландрии, возможно, вопрос о женитьбе сдвинется с мертвой точки…
Погрузившись в пучину политики, принц забыл о неизвестной красавице. А вот она о нем не забыла.
-
– Он мне не нравится. У него руки холодные. – Одиль фыркнула. – Принц-лягушонок!
Девушка не помнила, как оказалась дома. Должно быть, задремала в карете. А когда проснулась, то была в собственной постели, Жакмета возилась у очага. Крестная сидела в кресле, как прежде, кутаясь в плащ. Наряд из черного шелка исчез, лишь меховые туфельки стояли у постели.
Уже давно наступил день, но окна были прикрыты ставнями, и в доме царил полумрак.
– Ты хотела быть принцессой, значит, тебе нужно выйти замуж за принца. Франсуа Анжуйский – единственный принц крови во Франции, и он не женат. А что руки холодные, что поделать – у нынешних Валуа разжижена кровь. Ведь они изначально были слабой ветвью рода. Так же, как урбинские Медичи. Если бы королева Екатерина принадлежала к ветви нынешних герцогов Тосканских, потомков Большого Сатаны, это могло бы спасти ее детей. Но смешение двух слабых ветвей губительно…
– Сатаны? – с тревогой спросила Одиль.
– Успокойся, дитя, это всего лишь прозвище Джованни деи Медичи, храбрейшего полководца. Если б он не погиб молодым, судьба Италии, а то и всей Европы могла быть иной. В его жилах текла сильная кровь, кровь матери, Тигрицы Романьи. Младшие Медичи, его потомки, стали Великими герцогами…
Одиль подивилась, что крестная с таким знанием говорит об истории чужой страны, но потом вспомнила, что госпожа Сен-Этьен долгое время прожила в Италии.
– Крестная, зачем вы уезжали? – неожиданно для себя спросила она.
– Я искала… говорили, будто в Аквиле живут потомки первого Анжуйского дома. Но увы, это оказалось лишь легендой. И мои надежды создать новый Анжуйский дом связаны лишь с тобой., Одиль. Подумай, разве это не великое предназначение? А что до прочего… ты ведь помнишь сказку о принце-лягушонке?
– Конечно, помню… – Одиль хотела сказать, что это всего лишь сказка, но осеклась. После того, что произошло вчера, говорить такое было по меньшей мере глупо.
– Вот видишь. Быть может, твоя любовь сможет превратить лягушонка в прекрасного принца.
Из-за ставен они не услышали приближавшегося цокота копыт, и не увидели всадника. Когда в дверь забарабанили, Одиль сжалась под одеялом. Но после того, как Жакмета открыла дверь и на пороге показался крепкий мужчина с лицом, изрезанным морщинами и копной седых волос, она обрадовалась. Тому, что исчезло чудесное плате. Теперь он не сможет донести той, кто его послал. На всякий случай Одиль приспустила с постели край одеяла, чтоб закрыть туфли.
– Госпожа графиня сослала меня осведомиться о здоровье мадемуазель.
Жакмета прокаркала что-то в ответ насчет того, что мадемуазель лежит в постели, и негоже мужчине входить в дом.
– Все равно, я должен ее видеть.
Жакмета растопырила руки, чтоб прекратить дорогу, но вошедший решительно оттолкнул ее.
– Я здесь, Граншан, – слабым голосом отозвалась Одиль. – Я больна и не встаю с постели.
– Вот как? – вошедший прищурился, словно пытался разглядеть, не подменили ли девушку. Затем его взгляд перебежал на госпожу Сен-Этьен. – А это еще кто?
– А вы кто, сударь, осмелюсь спросить?
– Это Граншан, дворецкий моей мачехи, – вместо него ответила Одиль.
– Я, сударь, бедная странница, собирала в лесу целебные травы. Эта добрая старушка позвала меня на помощь, когда ее госпожу поразила лихорадка. И я вторые сутки не отхожу от нее ни днем, ни ночью.
– Стало быть, вторые сутки лежит… что ж, моя милостивая госпожа выражает заботу о здоровье и пропитании своей подопечной. – Он извлек из-под плаща небольшой полотняный мешок, бросил его на пол и вышел.
Жакмета, кряхтя, подняла мешок, водрузила на стол и развязала. Одиль, приподнявшись в постели, глянула ей через плечо.
– Горох! – с отвращением произнесла она. – Этим она меня и кормит – горох, фасоль… ее свиньи едят лучше, чем я.
– Ничего, дитя, тебе больше не придется есть эту грубую пищу.
– Но… по правде говоря, я совсем не голодна. – Удивительно – прошли почти сутки с тех пор, как Одиль ела в последний раз.
Крестная как будто угадала ее мысли.
– Так и должно быть. Это вновь обретенная тобой сила поддерживает тебя. Поднимайся, скоро вечер, и тебе снова пора ехать в Анжерский замок. Но можешь ли ты показаться в одном и том же платье? Нам следует придумать что-то новое.
Одиль села, подняла туфельки с пола.
– Крестная, если я буду идти через лес, они совсем износятся. И этот белый мех запачкается.
– Нет… ты уже прошла испытание, сегодня я буду с тобой, и тебе не придется сбивать ноги. А платье… я придумала! Этот гадкий горох найдет себе применение. Прошлой ночью мы призывали моих птиц, но есть и другие, которых можно просто приманить. На балу на тебе будет новый наряд, переливчатый, как голубиная грудь!
– Он уже предложил тебе руку и сердце, дитя мое?
– Нет. Он только спрашивал, увидимся ли мы завтра… то есть уже сегодня.
– Странно. Раньше такие вещи делались быстрее. О чем же вы говорили?
– О разных вещах. О том, что он предполагал, будто я из Испании, ибо при испанском дворе принят черный цвет. Но теперь он так не думает. Спрашивал, не принадлежу ли я к одному из германских княжеских родов. Это его кровно затрагивает. Ведь Франсуа не только герцог Анжуйский и Туреньский, и граф Фландрский, он еще маркиз священной Риской империи Германской нации, и герцог Люксембургский…
– Вот как? Зигрфрид тоже был герцогом Люксембургским.
– Какой Зигфрид?
– Он правил через двести лет после Ренфруа… и за двести лет до Фулька… впрочем, я перебила тебя.
– Он спрашивал, меня, буду ли я на вечерней службе в Анжерском соборе. Он-то намерен там быть. Ведь враги вечно попрекают его тем, что он ради фламандской либо английской короны готов отречься от истинной веры. Потому принц вынужден поддерживать свою репутацию доброго католика. А потом приглашал меня в свои покои, говорил о каком-то кубке…
Госпожа де Сен-Этьен расхохоталась, откинув голову. Ибо поэты посвятили немало строк
