представила, как падаю на спину и ударяюсь затылком о старый мрамор.
Длинный коридор делит мою квартиру на две части, и кажется, что в ней не четыре комнаты, а больше. Налево – столовая и кухня, направо – спальня и гостиная. По какой-то непонятной причине кухня соединена с ванной комнатой. Я включила воду и пошла приготовить кофе.
Держа в одной руке чашку кофе, я сбросила другой спортивную одежду и понюхала ее. Запах есть, но еще на одно утро сойдет. Я бросила ее на спинку кресла и встала под сильный горячий душ. Струи воды, барабанящие по голове, успокоили меня. Я расслабилась и тихонько запела. Через некоторое время, до меня дошло, что именно я пою. Это была грустная итальянская песня, которую любила Габриела. Это все из-за тети: ночной кошмар, боязнь поскользнуться на лестнице, а теперь печальная песня... Я не собиралась позволять Розе контролировать мое сознание – это было бы полным поражением. Яростно поливая голову шампунем, я заставила себя запеть «Мои любимый лесник» Брамса. Не люблю этого композитора, но в этой песне есть какое-то надрывное веселье.
Выйдя из-под душа, я завела песню гномов из «Белоснежки». Итак, примемся за дело. Мой синий прогулочный костюм, решила я, придаст мне достоинства и солидности: двубортный жакет три четверти длины и юбка-плиссе. Трикотажный шелковый топик золотистого цвета, гармонирующий с моим цветом кожи, и длинный шарф, красно-синий, с вкраплениями того же золотистого. Отлично! Теперь чуть-чуть синего карандаша, чтобы сделать серые глаза голубее, немного легких румян и помада, гармонирующая с красным цветом шарфа. Красные кожаные лодочки, итальянские. Габриела приучила меня к мысли, что мои ноги отвалятся, если я надену какую-нибудь обувь, кроме итальянской. Даже теперь, когда пара такой обуви обходится в сто сорок долларов, я не могу заставить себя надеть что-то другое.
Тарелки в раковине, оставшиеся от завтрака, от вчерашнего ужина и еще от нескольких трапез. Неубранная постель... Разбросанная повсюду одежда. Может, сэкономить на одежде и обуви и нанять домработницу? Или взять несколько сеансов гипноза и приучить себя к аккуратности? Какого черта! Кто, кроме меня, видит все это?
Глава 3
Орден доминиканцев
Скоростная автострада имени Эйзенхауэа – основной путь из Чикаго к западным предместьям города. Даже в теплые солнечные дни она похожа на сильно вытянутый в длину тюремный двор. Жалкие домишки и безликие постройки по обе стороны восьмирядной магистрали... Автозаправочные станции посередине... Автострада всегда забита машинами, даже в три часа утра. А уж в девять да еще в дождливый рабочий день ехать по ней было настоящим мучением.
Медленно продвигаясь вперед, я почувствовала, как сводит мышцы. Мне предстояло выполнить поручение, которое я не хотела выполнять, говорить с человеком, видеть которого у меня не было желания, заниматься проблемами тетки, которую я ненавидела. И ради этого мне приходилось часами торчать в дорожных пробках. Ноги мерзли в лодочках с открытыми мысами. Я включила обогреватель на полную мощность, но тепла не прибавилось. Я сгибала и разгибала пальцы, чтобы восстановить кровообращение, но все было тщетно.
На Первой авеню пробки рассосались, большое количество контор словно поглотило часть пригородных машин. На шоссе Маннхейм я повернула на север и заколесила по улицам, сверяясь с приблизительным планом Альберта. Когда, наконец, мне удалось-найти монастырь, было пять минут одиннадцатого. Опоздание не прибавило мне хорошего настроения.
Монастырь Святого Альберта представлял из себя большой комплекс построек неоготического стиля, примыкающих с одной стороны к прекрасному парку. Видимо, архитектор считал, что красоты природы должны компенсировать общий вид зданий: в снежной пелене серые строения выглядели прямо-таки пугающе.
Небольшой знак указывал на ближайшее железобетонное строение – монастырскую школу. Когда я проезжала мимо, несколько мужчин в длинных белых одеяниях скрылись в ее дверях; надвинутые на головы капюшоны, скрывающие их лица, придавали им сходство со средневековыми монахами. Они не обратили на меня никакого внимания.
Медленно двигаясь по круговому въезду, я увидела несколько машин, припаркованных с одной стороны. Оставив здесь же свою «омегу», я быстро побежала к ближайшему входу. Табличка на нем гласила: «Монастырь Святого Альберта».
Атмосфера внутри была характерна для большинства религиозных заведений: уныло замораживающая. Можно, конечно, сказать, что люди проводят здесь большую часть времени в молитвах, но можно также сказать, что они проводят его в унынии и скуке. Сводчатый бетонный потолок в холле пропадал где-то на уровне нескольких этажей. Мраморный пол усиливал ощущение холода.
От входа под прямым углом шел коридор, я пересекла его – стук каблуков отдавался в огромном помещении – и растерянно огляделась вокруг. В углу у лестницы приткнулся весь изрезанный письменный стол. За ним сидел тощий молодой человек в светской одежде и читал роман Чарлза Уильямса. Мне пришлось несколько раз обратиться к нему, прежде чем он неохотно оторвался от книги. Его необычайно худое лицо выдавало склонность к аскетизму, но, возможно, это было следствием гастрита. Он быстрым шепотом объяснил, как пройти к настоятелю и, не дождавшись, пока я последую его совету, снова вернулся к чтению.
Наконец я оказалась в нужном здании, хотя и опоздала на четверть часа. Повернув налево по коридору, я понеслась мимо икон и закрытых дверей. Мне навстречу то и дело попадались мужчины в белых одеяниях, увлеченно спорящие о чем-то приглушенными голосами. В конце коридора я свернула направо. По одну сторону была молельня-часовня, а напротив, как и говорил юноша-секретарь, кабинет настоятеля.
Когда я вошла, преподобный Бонифаций Кэрролл беседовал по телефону. Увидев меня, он улыбнулся, указал на стул перед своим столом и продолжил говорить – разговор состоял в основном из однообразного мычания. Это был болезненного вида мужчина лет пятидесяти. Его белая шерстяная ряса слегка пожелтела от времени. Выглядел он очень усталым: разговаривая, все время тер глаза.
Кабинет был обставлен очень скудно. Старый стол, на полу казенный линолеум, частично прикрытый изношенным ковром. Распятие на стене было единственным украшением этой комнаты.
– Ну, вообще-то она сейчас здесь, мистер Хэтфилд... Нет, нет, думаю, мне следует с ней поговорить.
Я подняла брови. Единственный Хэтфилд, которого я знала, работал в ФБР и специализировался на мошенничестве. Это был компетентный молодой человек, но его чувство юмора оставляло желать лучшего. Когда наши пути пересекались, в нас возникало обоюдное раздражение – он непременно хотел побороть мое легкомысленное отношение к могуществу ФБР.
