Неприрожденные убийцы

бы рукой. Там прыгают чуть ли не каждый день. Найти пострадавших нереально. Но «Пушкинская»? Станция-то, в принципе, очень тихая...

—  Какой конкретно национальности был изби­тый? Не помнишь?

—  А зачем мне? Чурка и чурка...

—  Ну а хотя бы приблизительно — когда это было?

—  Думаете, я дату записывал?

—  Вообще ничего из того дня не помнишь? Ни даты, ни времени?

—  Футбол в тот день был. Точно!

Странно, но я тоже помнил день того футбола.

За некоторое время до того, как я ушел с работы в метрополитене, мне нужно было отдежурить в от­деле. Уже было известно, что я перевожусь в УБОП, и это было чуть ли не последнее мое дежурство в ме­тро. Выпало оно на 25 марта. В этот день в горо­де проходил матч «Зенит» — «ЦСКА». Короче, не де­журство, а полное безумие: драки, беспорядки, битые витрины, куча пострадавших и еще больше задер­жанных. Я записывать не успеваю: в отдел приходит

по сотне человек в час. И среди них был молодой ар­мянин. Парень — студент, чуть за двадцать. Отпизжен он был — смотреть страшно. Лицо, как подуш­ка. Пришел с родителями, все трое — грустные.

—  Что случилось?

—  Шел на станции метро «Пушкинская». Сзади напрыгнули, отпинали. Пришел писать заявление.

Сразу было ясно, что это глухарь. Я ему предло­жил: посмотри, у нас тут куча задержанных. Может быть, кого-нибудь признаешь?

Он походил, порассматривал:

—  Этот похож — но не точно. И этот похож —

но тоже не точно...

А раз не точно, значит, пиздец. Я пытался роди­телей отговорить писать заявление. Говорил, что они должны понимать: вряд ли мы найдем виновных.

—  Да. Мы понимаем. Но заявление все равно на­пишем.

Уперлись, и все. Ищите тех, кто избил сына! А где их искать? Я махнул рукой, принял у них заявление и вскоре перевелся в 18-й отдел. Теперь я бы и не вспом­нил о том случае. Но тут, ребята говорят, что пры­гали на черного, причем дело было на «Пушкинской» и происходило все днем.

—  Днем?-

—  Ну да. Очень рано было, чуть ли не полдень.

Я стал вспоминать. Терпила, у которого я прини­мал заявление, приехал в отдел около трех часов дня. А до этого успел получить пиздюлей, выйти из мет­ро, съездить к родителям, получить у врача справку о побоях и подъехать к нам... Получается приблизи­тельно полдень.

Все сходилось. Я стал звонить в метро.

— Ребята! Помню, был такой эпизод... Посмо­трите, а?

Я специально подъехал, мы долго рылись в бумагах. С трудом, но материал все-таки отыскали. Ясно, что после того как я принял заявление, никто им не за­нимался. Там с первого взгляда было ясно: глухарь. Кто знал, что все так получится?

4

Рассказывает оперативник 18-го («экстре­мистского») отдела УБОП:

На деле с избитыми танзанийцами я кое-чему все-таки научился. Главной ошибкой в прошлый раз было то, что своего главного информатора мы привлекли как обвиняемого. А какой идиот станет давать по­казания против себя самого?

Да, он виноват. Да, он пиздил этих негров также, как и остальные. Но он дает расклад — и мы перево­дим его из обвиняемых в свидетели. А иначе дело просто рассыплется.

Теперь мы так и сделали. На этот раз все было по­строено куда грамотнее. Часть ребят мы оформили свидетелями — и все получилось!

— Вы даете мне данные по Шульцу, а я вывожу вас из этого дела. Идет?

Видно было, как им не хочется соглашаться. Но другого выхода-то у них не было, понимаешь?

—  Идет, — было отвечено мне.

Все обвинение мы тогда построили на эпизоде с избитым армянином. Работа пошла очень быстро. Потерпевший имелся, свидетели были допрошены. Не было выходов только на самого Шульца.

Данные его у меня были уже давно — да что толку? Глупо было бы прийти к нему и сказать:

«Нам известно, что ты — лидер противозакон­ной группировки. Сейчас же, сука, во всем призна­вайся!»

Шульца нужно было брать на чем-то конкретном. И мы стали над этим работать. Этот засранец сам никогда в драках не участвовал. Дать отмашку — это пожалуйста! Но сам — никогда!

У свидетелей я спрашивал:

—  Сам Шульц армянина бил? Те только смеялись:

—  Разумеется, нет! Слишком осторожный. Я опять беседовал с информаторами:

—  Кто конкретно бил армянина?

—  Вся бригада била. Но больше всех Леша Ваффен.

—  Что значит Ваффен?

—  На затылке у него есть татуировка: «Waffen SS». Отсюда и кличка.

—  Адрес? Место работы? Хоть что-то, кроме этой татуировки, можешь о нем сказать?

—  Знаю телефон.

А уж где телефон, там и все остальное. Мы его проверили, и оказалось, что парень дважды судим. Один раз за наркотики, а второй — за грабеж. При­чем грабеж был совершен в составе, а это всегда бо­лее серьезная статья. Ну и здорово! Лучше биогра­фии не придумать! Через какое-то время мы приеха­ли и просто сняли парня из дому.

Сели в машину, едем в отделение. Я говорю:

—  Леша! Ты же сам все понимаешь. Ранее судим, человек опытный. Просто так милиция ведь не приезжает.

—  Да. Все понятно.

— А раз понятно — рассказывай, что натворил.

Он начинает нести какую-то чушь.

—  Так, — говорю, — не пойдет. Это ты