Кричал весновик-петушок, приветствуя утро и не находя его своими молодыми круглыми глазами. Из будки вышел Лоскут, вытянулся на передних лапах и подошел ко мне. Он потерся боками о мои ноги и вдруг прыгнул на меня, ударив в грудь грязными лапами.
В тумане по дороге скрипели колеса, шли и ехали люди, разговаривали, перекликались. Держась ближе к наборам, молодые пастушата гнали стадо. Козы шли с величавой важностыо, оглядывая все на своем пути умными, прямо-таки человеческими глазами. Козлы-вожаки почуяли собаку, остановились в боевых позах, вытянув шеи и нацелив рослые, рога.
– Напусти кобеля! – крикнул мне один из пастушат.
– Зачем же?
Мальчишки засмеялись:
– Враз кишки твоему кобелю выпустят… Как подденет на рога! Интерес!
Стадо скрылось. В отдалении замирали колокольцы.
Вместе с Лоскутом мы пошли по саду. Ветви яблонь, когда-то отягченные плодами и поддерживаемые рогатулями, теперь выпрямились. Лесная груша, оставленная на межнике, окружила по земле свою крону осыпавшимися плодами, а рядом с ней росла черная полынь.
Возле крыльца я увидел силуэт Устина Анисимовича. Он также заметил меня.
– Ты ищешь вчерашний день? – спросил доктор.
Устин Анисимович надвигался на меня из тумана, как великан.
– Отец уже на ногах, хватился тебя, – сказал он, остановившись возле меня.
Поздоровавшись с доктором, я поспешил к дому.
Отец успел умыться и побриться. Он сидел за столом. Перед ним лежала тетрадка. В его руках был карандаш.
– Ну-ка, сколько будет семью восемь? – спросил он, взглянув на меня.
– Семью восемь?…
Мой метод умножения опирался на незыблемые, как гранитные обелиски, на зубок выученные ответы: пятью пять – двадцать пять, шестью шесть – тридцать шесть, семью семь – сорок девять. Прежде чем! ответить на вопрос, я вызвал на помощь гранитный столб «семью семь – сорок девять», прибавил к нему недостающую семерку и через минуту торжественно выпалил:
– Пятьдесят шесть, папа.
– Ленив. Я уже три задачки решил, Серега… – Отец углубился в расчеты. – Старики в станице дотошные, обязательно спросят, сколько горючего идет на десятину, на запуск, на свой ход на версту… Так… А за сколько времени он возьмет десятину? А как быстрей от коней будет бороновать? А как в посеве? Еще что? Молотить, – а какие расчеты? Какие части быстрее изнашиваются и где их достать? Еще что могут спросить?
Отец не замечал меня, занятый своим делом. Я бесшумно зашел в другую комнату, приоделся и появился перед мамой. Она осталась довольна осмотром моей одежды, намазала для меня пышки сметаной и отпустила.
Илюша, Николай и Анюта тоже приоделись, словно на Первое мая. Вместе с ними, но попрежнему задорно дичась меня, была Люся.
Горячее августовское солнце расправилось с туманами, освободило травы от тяжестей рос, высушило паутину и порвало ее, раскрыло горы во всей их утренней красоте.
Только над Фанагорийкой текло облако. Казалось, между скалой Спасения и горой Абадзеха только что прошел пароход, оставивший после себя клубы дыма.
Станичники собирались к памятнику Ленину, где решено было показать трактор, а потом, в сопровождении всех желающих, мой отец должен был повести трактор за станицу, заложить первую борозду на гулявшей под толокой земле.
Площадь была запружена народом. Мальчишки заняли места на крыше клуба и телефонной станции, на ветвях стручковых акаций.
Виктор Нехода и его приятели сидели на крыше в первых рядах, скрестив ноги, и, словно мыши, точили семечки.
Виктор меня узнал и показал своим друзьям, которые продолжали с прежней невозмутимостью лущить подсолнухи.
Возле памятника стояла наспех сколоченная трибуна, обвитая кумачом и цветами. На шестах у трибуны висел лозунг: «Каждый трактор – снаряд по старому быту».
Пo обеим сторонам трибуны висели еще два кумачевых плаката. Я привожу полностью текст, написанный на этих кумачевых плакатах:
«Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель (Лени н)».
Второй лозунг был взят из доклада товарища Сталина на XV партийном! съезде:
«Где же выход? Выход в переходе мелких и распыленных крестьянских хозяйств в крупные и объединенные хозяйства на основе общественной обработки земли, в переходе на коллективную обработку „земли на базе новой, высшей техники“.
Трактор стоял, блистая свежей краской, палевой по корпусу и красной по шпорчатым колесам.
Бронзовый Ленин вытянул руку к востоку.
На воротах курорта возвышался портрет Сталина, обвитый венком из крупных циний. Взор Сталина был направлен туда же, куда смотрел Ленин, – на просторы кубанской равнины.
Люди поднимались на трибуну и произносили горячие, искренние слова.
Отец не выступал с речью. В новом костюме из тонкого шевиота, в белой сорочке с широким отложным воротником, он стоял у трибуны и почти не отрывал глаз от трактора. Как ни старался отец казаться спокойным, я заметил его волнение: брови его поднимались, то одна, то другая, руки были в движении, и он часто прикладывал платок то ко лбу, то к затылку.
И вот митинг окончился. Секретарь партийной ячейки нагнулся к отцу и махнул рукой.
Отец кивнул головой, быстрыми движениями пальцев оправил полы пиджака и подошел к трактору.
Люди следили за каждым движением моего отца, и мое сердце переполнялось радостным волнением.
Отец провел широкой ладонью по тракторному корпусу, как бы лаская его, и прыгнул на железное сиденье.
Мне не было видно из-за толпы, что происходило дальше. Я услыхал только громкий рокот мотора, звуки, похожие на стрельбу, и заметил черные клубы дыма.
Работая и головой и локтями, я все же во-время протиснулся вперед, не обращая внимания на пинки и подзатыльники.
Шпоры задних колес рванули траву, и трактор двинулся с места. Толпа расступилась, шум смолк.
Мальчишки с любопытством свесились с крыш и деревьев, боясь упустить хотя бы одно движение машины.
Трактор прошел вперед шагов на двадцать и остановился. Мотор продолжал работу. Народ напирал со всех сторон. Две молодайки подбежали к трактору из задних рядов и со смехом ощупали его. Они что-то весело прокричали в толпу и вернулись, горделиво оглядываясь и подтягивая концы платков.
Отец привязал руль веревкой и спрыгнул на землю. Толпа удивленно охнула. Еще бы!
Трактор без управления сам пошел по кругу. Теперь люди образовали плотное кольцо, внутри которого, рокоча мотором и блестя шпорами, ходил и ходил новенький, поблескивающий крашеным металлом трактор.
– Сам идет, бабоньки!
– Как живой!
– Цоб-цобе-цоб!
– Третий круг!
– Прямо карусель!
– А пахать как? А может, только для забавы?
Сейчас кажется странной эта обычная для того времени картина. Но пусть читатель вспомнит о своей первой встрече с паровозом, автомобилем или самолетом. Пусть читатель поймет, какие особенные чувства
