— Спасибо, — сказал он и осторожно взял двумя руками черную коробку со скошенной передней стенкой. Он еще раз громко вздохнул, склонил голову набок, както странно посмотрел на врача и спросил: — Зачем вы обманываете меня?
— Я? — удивился Юрий Анатольевич. — Я вас обманываю?
— Ничего вам Владимир Григорьевич не говорил.
— Что? Почему вы так… — Юрий Анатольевич не закончил фразу, потому что вдруг сообразил, что ведь и вправду никогда ему Владимир Григорьевич ничего подобного не говорил. Да, не говорил. И тем не менее ни на секунду не возникло у него сомнение, что именно этого хотел покойный драматург. — Я не знаю… — промямлил он. — Но… я уверен.
— Я тоже, — загадочно сказал Ефим Львович.
— А бинокль я хотел…
— Совершено верно, — вздохнул Ефим Львович, — Анне Серафимовне. Да?
— Конечно.
Иван Степанович Котомкин неспешно и торжественно шел к выходу из столовой. И мысли у него были тоже неспешные и торжественные. Почему именно они были торжественные — он не знал, но всем своим существом ощущал их значимость. Да, конечно, есть в мире несправедливость, неблагодарность, но…
В этот момент увидел он перед собой художника Мазлина. Старый мазилка с грохотом отодвинул свой стул, вышел из-за стола и стал на пути Ивана Степановича. Губы его дрожали, а вся его морщинистая длинноносая физиономия дергалась и перекашивалась набок.
Иван Степанович протянул было брезгливо руку, чтобы отстранить препятствие, но художник неожиданно сделал шаг вперед и небольно ткнул его костлявым кулачком в лицо.
— Вы… — брызнул слюной Ефим Львович, — вы… дурной человек!
Столовая загудела, и гул распространялся по ней кругами, как от брошенного камня:
— Абер дас ист правильно, — громко сказал Константин Михайлович.
— Что? Что он сказал?
— Ну, знаете…
— Такой тихий человек…
— Так ему это не пройдет…
— Заслужил…
Нужно, нужно было отшвырнуть эту длинноносую обезьяну, думал Иван Степанович, но не хотелось доставлять ему такого удовольствия, не хотелось нисходить до презренного ничтожества. Не его унизил старый… паяц, да, паяц, а себя.
Ненавидел Иван Степанович художника всеми клетками своего большого тела, все клетки словно ощетинились от близости ненавистного врага. Но удержался. Не унизил себя. Прошел молча. И гордо. Потому что оказался на высоте. Да, нелегко быть на высоте, быть благородным, но он сумел. На глазах у всех. Прошел, как шел всю жизнь — неспешно, важно, с высоко поднятой головой, не вслушиваясь в глупый улей голосов. Ведь главное — знать, что ты на высоте, что ты прав…
— Пантелеймон Романович, — сказал Юрий Анатольевич и протянул листки директору, — вот опись имущества покойного. Здесь все правильно, кроме того, что я передал электробритву его другу Ефиму Львовичу Мазлину, а бинокль «Фуджи» — Анне Серафимовне Труниной по просьбе… покойного.
Директор посмотрел на него неуверенно, помолчал, подумал и сказал:
— А… как это оформить? Права наследования…
— А никак, — твердо сказал врач. — Никак.
— Но…
— Никак, — еще раз повторил Юрий Анатольевич и вышел из кабинета…
Людей перед окошком, в котором принимали объявления в бюллетень по обмену жилой площади, было немного, всего трое, и Юрий Анатольевич подумал, как можно по одним только лицам определить, какое именно объявление они принесли. Перед ним стояла женщина лет пятидесяти с сурово поджатыми губами. Мать, наверное, говорил ей сын, давай лучше по-хорошему разъедемся, с Катькой вы как две собаки, все равно не уживетесь.
Он представил себе этого сына, высокого, угрюмого, с пудовыми кулачищами, которые он сжимал в припадке еле сдерживаемой ярости, и не сразу сообразил, что девушка в окошке говорила ему:
— Что у вас?
— Я бы хотел… — сказал Юрий Анатольевич и протянул ей квитанцию о приеме объявления.
— Ускорить не можем, — рявкнула девушка. У нее был флюс, и она старалась не смотреть на посетителей. — Следующий.
— Нет, вы меня не поняли, я хочу взять свое объявление обратно.
— Напишите заявление, деньги получите в бухгалтерии.
— Не нужно мне никаких денег.
— Сейчас, — сказала девушка с флюсом, не удержалась, с любопытством посмотрела на него, исчезла и вскоре вернулась.
— Вот, держите.
Юрий Анатольевич взял листок и отошел от окошка.
Он разорвал листок сначала пополам, потом сложил половинки и разорвал их еще раз.
