Юрий Яровой
ЗЕЛЕНАЯ КРОВЬ
Встреча с темой
Этого сообщения я ждал давно:
За десять лет перед этим, вскоре после XIII Международного конгресса по астронавтике, проходившего в Ленинграде, я получил письмо от члена-корреспондента Академии наук И. А. Терскова, директора Института физики имени академика Л. В. Киренского. Это был ответ на мою просьбу прислать материалы о созданной в институте первой в мире биологической системе жизнеобеспечения для космических кораблей с неограниченным сроком полета, — доклад о ее создании был одной из главных сенсаций XIII конгресса. В своем ответе Иван Александрович Терсков приглашал познакомиться с этой самой системой в натуре, лично.
И я приехал в институт.
«Дом космонавтов» представлял собой стальную коробку с шестигранными иллюминаторами в стенах; внутри кушетка, санузел, крохотный столик, электроплитка, полочка для книг, полочка для посуды и — непостижимо белые стены. Почему меня так поразил тогда этот белый цвет? Снег в январе, мелованная бумага… Мел? «Зубной порошок», — объяснил мне мой провожатый — молодой ученый, в тридцать с небольшим уже доктор наук, любезно согласившийся провести и показать весь комплекс: гермокамеру, зал с культиватором и бактериальным реактором, лаборатории и «космические» оранжереи, где круглые сутки под ослепительным светом особых, «солнечных», ламп зеленели и цвели огурцы, арбузы, дыни, пшеница, лук, салат.
Я присел на кушетку и, торопясь, обрывая окончания слов, стал записывать:
Эта гермокамера уже третья по счету, кое-чему мы уже научились. Но сколько муки было с первой! Ничего не знали, ничего не умели. Всего боялись. Особенно химии — пластиков, красок… Точные химанализы атмосферы гермокамеры показывали: все, абсолютно вся «химия» газит. Все краски, все пластики, все пленки. По молекуле, по микрограммам, но через сутки-трое газоанализаторы уже вылавливали в атмосфере примеси, которые приводили нас в отчаянье…
Хорошо помню мимолетную мысль: почему «нас»? А ручка между тем, казалось, сама собой чертила строчку за строчкой:
Боданцев со своими парнями вооружался ножами, скребками, электрическими щетками и все сдирал до стального блеска. Но голостальной-то камеру оставлять нельзя! Кто-то подсказал: покройте мелом. Побелите. Но мел пачкает. Тогда Боданцев стал пробовать всякие клеи — все пахнет. Все газит. Остановились, в конце концов, на желатине…
И опять, я помню, поймал себя на мысли, что пишу что-то не то. Откуда взялся Боданцев? Не было такого среди ученых, с которыми я успел познакомиться в этот день в Институте физики. А между тем я так отчетливо видел его перед собой (высокий, с буйной шевелюрой, в модном однобортном костюме, перепачканном тем самым мелом), что сбоку, на полях блокнота, пометил:
«Смеется, как водопад». А ниже шла «сценка в приемной»:
Секретарь директора института, Анна Владимировна, Толи Боданцева боится панически. «Почему?» — удивился я однажды.
«От него столько шума — просто ужасно, — объяснила Анна Владимировна. — Когда он объявляется в приемной, я вся дрожу от страха: сейчас что-нибудь опрокинется…»
Люди, которых я не знал. Но у меня было такое чувство, что я их пока не знаю, что познакомлюсь с ними позже. И чем больше я записывал свои впечатления в блокнот, тем все более каким-то странным образом Мое воображение, даже помимо воли, населяло эту гермокамеру, сам институт с его сумеречными по-вечернему коридорами (тишина, тишина) людьми, которые вставала рядом с реальными, живыми учеными, водившими меня па лабораториям, рассказывавшими удивительнейшие вещи!.. Да, вот в чем дело: меня поразил факт. Поразил результат одного случайного, попутного эксперимента — внезапное и необъяснимое перерождение хлореллы в культиваторе. «Да это ж прямо… зеленая смерть биосферы!» — невольно вырвалось у меня. «Что? Как вы сказали? — удивился мой попутчик (назовем его Исследователем). — Зеленая смерть биосферы? — Минутная пауза. Озадаченность. Размышление. Резюме (с легкой улыбкой): — Разница между писателем и исследователем в том, что у первых избыточная фантазия, а у вторых — ее недостаточность».
Опять пауза. На этот раз размышляю я. «Ну а если попытаться… экстраполировать[1] результаты вашего эксперимента?..» — «Нет, — решительно был я оборван. — Это вы можете допустить такую экстраполяцию. — Опять легкая улыбка. — В литературе такая экстраполяция, кажется, называется научной фантастикой, не правда ли?»
Да, факты были настолько поразительными, что я чувствовал: мне легче будет оперировать ими в мире вымышленных персонажей. Экстраполяция? Ну что ж, пусть будет литературная экстраполяция.
Обо всем этом думалось так неотвязно, что я начал терять нить мысли моего провожатого: о чем он говорит? И он, очевидно, догадавшись о моем состоянии, но ложно истолковав его (столько научной информации разом — как не потерять голову?), любезно предложил:
«Может, на сегодня хватит? Я вам на вечер дам кое-какую литературу — статьи, монографии, а утром встретимся снова… Нет возражений?»
Литература была страшно интересная, в другое время я бы ее прочел запоем… Такой материал! Но сейчас мне мешали — во мне самом, — мешали неясными голосами, смехом, спорами… И вдруг я отчетливо увидел одного из этих мешающих: в модном ратиновом пальто, в серой каракулевой шапке, а в тон пальто изящно-серый шарф…
В университете (он кончал биофак на два года раньше меня) Гришу Хлебникова звали «суворовцем». За бравый вид, которым он гордился. За квадратные плечи, которые он без устали тренировал на брусьях, втайне мечтая о лаврах чемпиона, но добравшись лишь до третьего разряда по гимнастике. За любовь к самодисциплине, о которой он ораторствовал на каждой комсомольской конференции… Он всю жизнь командовал: в пионерии — дружиной, в университете — студенческим научным кружком и комсомолом. И в Экологическом институте тоже командует. Это у него, похоже, наследственное: отец — полковник в отставке, долгое время работал в штабе военного округа. Не знаю, как командовал полковник Хлебников, но сын его, доктор Хлебников, командует неплохо — что уж есть, того не отнимешь. Вот только этот взгляд… Не каждый выносит, когда на тебя смотрят как на прозрачного…
Но нет, это еще не самая главная фигура; такие люди, как Гриша, Григорий Васильевич Хлебников, могут руководить, могут прекрасно организовать дело, но в науке любое дело зиждется на идее, и чем масштабнее идея, — тем крупнее ученый, ее выдвинувший… Учитель! Вот кто должен стоять за спиной руководителя программы «человек — хлорелла» вот кто «суворовца» мог превратить в ученого…
Титул Сварога — бога солнца и огня — ему был присвоен давно, еще до моего прихода в институт. Рассказывают, дело происходило так: В институт с просветительской целью приехал какой-то видный доктор философии. Его попросили прочесть лекцию. Но едва гость произнес первую фразу о термоядерной физике, где провел величественную аналогию между славянским божеством Сварогом и первооткрывателями энергии атома, как его перебил скрипучий голос: «Сваро'г, глубокоуважаемый».
