стараюсь поддерживать контакт с Райтсвиллом тем или иным способом. Скажите, что вам известно о Джоне Спенсере Харте?
Никакой дрожи и вспышки в глазах. Рима действительно пыталась вспомнить.
— Харт… Не был ли он каким-то образом связан с Люком Мак-Кэби? По-моему, человек с таким именем тоже недавно умер… Мне мало известно о Райтсвилле, — призналась Рима. — Я ведь редко бываю в городе. Я общаюсь только с людьми, которые заблудились в лесу, собирая ягоды, когда отвожу их домой. Я лучше знаю райтсвиллских собак. Они постоянно бегают вокруг хижины, почесываются и виляют хвостами.
— А ваш отец знал Джона Спенсера Харта?
— Уверена, что нет! Теперь я вспомнила. Не был ли мистер Харт очень богатым человеком, который жил в большом доме на Корт-Хилл-Драйв?
— Ваш отец когда-нибудь упоминал о нем?
— Не припоминаю…
— А он знал доктора Додда, Рима?
— Доктора Додда? Тоже не помню. — Теперь она была расстроена — ее изящные маленькие кисти рук беспокойно двигались. — Должно быть, вы считаете меня глупой. Но я просто не интересовалась райтсвиллскими делами и никогда не спрашивала папу, с кем он знаком, что делает и куда ходит. Не то чтобы я не хотела это знать, но он не любил, когда на него давят. Если папа хотел что-нибудь мне рассказать, я его слушала, а если нуждался в моей помощи, помогала. В остальное время я старалась его не беспокоить. Люди и так постоянно поучали папу. Я единственная принимала его таким, каким он был, и уважала его человеческие права, хотя по райтсвиллским понятиям папа был никчемным человеком…
— Насколько мне известно, доктор Додд много работал в Лоу-Виллидж, и я подумал…
— Но мы никогда не болеем. Я хотела сказать, не болели.
— И ваш отец тоже?
— Папа в некоторых отношениях был очень странным человеком. Он считал визит к врачу признаком слабости, поэтому сам справлялся с недомоганиями, которые других уложили бы в постель.
— Вы на редкость неудачный клиент, Рима. Мне просто не с чего начать.
— Я очень сожалею…
— Полагаю, вы скажете мне, что у вашего отца не было ни единого врага во всем мире.
— Это в самом деле так.
— Но по крайней мере, один враг у него все-таки был, раз его убили!
— Нет… Папа очаровывал людей. Даже миссис Кули — директриса райтсвиллского колледжа — плакала в тот день, когда ей пришлось его уволить. Даже Крис Дорфман — полицейский, которого в прошлом году отдали под суд за то, что он в пьяной драке сломал нос одной из девушек Большой Тутси, — приводил папу домой, а не в участок. «То, что происходит с твоим отцом, просто стыд, — говорил мне Крис. — Он замечательный старикан». Никто не мог хотеть повредить папе из-за него самого.
— Что вы имеете в виду? — удивленно спросил Эллери.
— Иногда люди убивают божью коровку не потому, что она приносит вред, а из-за того, что она попалась под руку. Ничего личного — просто для удобства.
Эллери молча смотрел на нее.
— Если это все… — Рима поднялась с дивана, на сей раз медленно. — Значит, вы не возьметесь за это дело?
— Сколько у вас денег, Рима?
Краска залила ее щеки.
— Как глупо с моей стороны! Конечно, ваш гонорар… Мистер Квин, мне очень жаль, но я…
— Я ничего не говорил о гонораре. Я спросил, сколько у вас денег.
Девушка посмотрела на него. Потом так же внезапно, как и все, что она делала, открыла сумочку из искусственной кожи и протянула ему.
В сумочке были носовой платок, железнодорожный билет, коробочка вишневого драже и несколько монет — всего около пятидесяти центов.
— Это все, что у меня осталось после того, как я купила билет до Нью-Йорка и обратно и заплатила за проезд в автобусе от вокзала Гранд-Сентрал. Папа не брал денег, поступивших из Расина в последний раз, иначе я не смогла бы приехать.
— Скверно. — Эллери нахмурился.
— Скверно?
— Это нарушает мои планы.
— Планы? Я не…
— Я хотел, чтобы вы выглядели городской дамой, когда мы приедем в Райтсвилл.
— Вы поедете со мной! — Снова то же птичье щебетание.
— Что? О, разумеется, — отозвался Эллери. — Я хочу сказать: важно, чтобы вы выглядели современной и… хорошенькой, Рима. Понимаете, нью-йоркский шик…
— Вы хотите, чтобы я купила новую одежду?
Эллери слегка покраснел, когда девушка посмотрела на себя сверху вниз и снова подняла взгляд на него.
— Я знаю, что выгляжу ужасно, — беспомощно произнесла она, — но не могла надеть ничего другого. У меня нет гардероба.
— Печально, — промолвил Эллери, продолжая хмуриться. Затем его чело прояснилось. — Не вижу, почему мы должны подвергать мой план риску всего лишь из-за недостатка денег. Предположим, я одолжу вам пару сотен.
— Долларов?
— Разумеется.
— Но я никогда не смогу вернуть такую сумму! — воскликнула она дрожащим голосом.
— Еще как сможете. Вы же не собираетесь продолжать жить в этой наводненной комарами хижине, верно?
— А где же еще мне жить? — удивленно спросила девушка.
— Не знаю. Но вам придется найти какую-нибудь работу.
— Почему?
— Почему? Потому что… потому что вы будете должны мне двести долларов! — Эллери схватил Риму за руку, с удивлением обнаружив, что рука у нее сильная и гибкая, как крыло чайки. — Ну, хватит разговоров! Нужно купить вам костюм, блузки, шляпу, нижнее белье, чулки, туфли, сделать вам прическу, маникюр и педикюр…
Это было все, что ему удалось припомнить в этот момент.
Уик-энд, 8–9 апреля
Они пересекли еще пару рубежей, прежде чем закончился уик-энд. Первый был преодолен во время экскурсии по магазинам. Эллери повел Риму в универмаг Лашина на Пятой авеню, где можно купить все — от заколки до горностаевой пелерины — и где продавцы никогда и ничему не удивляются. Он нетерпеливо грыз ногти, бродя взад-вперед и спрашивая себя, какое волшебство совершается в комнате для переодевания. В половине пятого Эллери увидел результат и был потрясен. Затем последовал продолжительный эпизод с Франсуа в салоне на пятом этаже. Наконец Рима вышла в сопровождении возбужденного галльского джентльмена, который жаловался хнычущим голосом, что «конечно, невозможно позолотить лилию, месье, да и такой цвет лица улучшать незачем. Но волосы, месье, волосы и ноги!» Месье Эллери горячо возразил, что «волосы, месье, и ноги, месье, таковы, какими их создал Бог». На это Франсуа заметил, что «если так, месье, то почему, во имя всех святых, месье привел мадемуазель в его салон?» Рима села в своей новой одежде, поднесла наманикюренные пальцы к накрашенным ресницам и заплакала, рискуя смыть весь макияж и повергнув Франсуа и Эллери в мучительное молчание. Сердобольная
