самодостаточная и осуществляется в целях себя самого. Смиряются или бунтуют, как ты, отдельные единички, ему, соответственно, без разницы.
Озадаченный Андрюха затеребил бороду.
— Эй, — испугался я, — ты всерьез не принимай мою болтовню. И хватит юлить. Ответь.
— Ты, — вздохнул Андрюха, — просто давно не ездил…
— Куда не ездил?
— Никуда. В том-то и дело. Не привык, не знаешь. Уже бесполезно.
Ничего не меняется… Вон они!
Машина, пролетевшая было по переулку, обеими осями громыхнув в дорожной выбоине, выползла задним ходом из-за угла, притормозила возле таблички с номером дома и повернула к нам. Светлая «Волга», пикап. Андрюха поднялся навстречу. В машине врубили дальний свет, от которого пришлось загородиться рукой.
Я возмутился:
— Сбесились, козлы? Ума нет?
— Только не возникай! — прошипел надо мной Андрюха. — Рот не открывай, ясно?
Дверцы машины распахнулись с двух сторон одновременно, и на асфальт ступили Пат с Паташоном — длинный худой шланг и плотный коротышка. Очевидно, еще один остался за рулем: мотор продолжал работать и фары по-прежнему слепили. Андрюха не двигался.
— Этот, — подал голос коротышка, — точно. Я его видел сегодня у наших.
— Мужики, — сказал Андрюха, — я ведь не с вами разговаривал…
— Не с на-а-ми… А ты ждал, он прямо сам к тебе посреди ночи подкатит, да?
— А второй? — спросил, оглядываясь, длинный.
— Он здесь живет, — сказал Андрюха. — Все нормально.
— Нормально? Тогда потопали, если нормально.
В тамбуре подъезда я спохватился, что мы забыли сумку, и вернулся на улицу. Коротышка пошел следом, а затем снова пропустил меня вперед. От таких маневров я даже повеселел.
— В чем дело? — шепнул я, поравнявшись с Андрюхой на лестнице. — Кто эти люди? Твои друзья- уголовники?
Но при обыкновенном, мягком освещении они уже не выглядели смешно. Бульдожья комплекция коротышки скрадывала недостаток роста; он был постарше нас, с коротко остриженной головой и приплюснутым носом, в спортивной куртке, кроссовках и мешковатых свободных джинсах. Длинный определенного возраста не имел, а стиля придерживался артистического: дорогое полупальто с золотыми пуговицами, разноцветный шелковый шарфик и ботинки на каблуке, с медной полоской на заостренных мысках — по весенней московской каше в таких не слишком-то порыскаешь; волосы он убирал сзади под резинку, отчего лицо казалось еще более узким и еще более вытянутым. Я подумал, что в качестве боевой единицы длинного вряд ли используют.
Андрюха открыл своим ключом, прошел сразу в комнату и выволок на середину ящик, отбросив дырявый шерстяной плед, которым я его драпировал.
— Вот.
— Занавески задерни, — сказал длинный.
Я прислонился к стене в прихожей и наблюдал оттуда, но коротышка встал у двери, а меня подтолкнул — проходи! Длинный уже изучал карабин. Поднес к уху, дважды спустил затвор и хмыкнул без выражения:
— Старый.
Андрюха пожал плечами.
— Какой есть.
Длинный освободил магазин, дунул в него и загнал обратно.
Прицелился в своего напарника, сказал: «Пу!» — и коротко заржал.
Андрюха отдал ему коробку с патронами.
— Не густо.
Руки у Андрюхи заметно тряслись. Я, похоже, чего-то не догонял: никакого железного привкуса во рту, никакого ощущения опасности.
Двустволка и обрез подробного осмотра не удостоились: щелчок курками, перелом, быстрый взгляд в стволы.
— Капканы не нужны? — спросил Андрюха. — А то забирай до кучи.
Бесплатное приложение.
— А что, — заинтересовался коротышка, — я бы взял. Летом бате отвезу. Покажи-ка… У них там в Курской области волчары — человеку по пояс.
Потянувшись за капканом, Андрюха задел крышку, которую почему-то не откинул совсем, а поставил стоймя на тугих петлях, и наклонившийся над ящиком длинный едва успел отпрянуть.
— Удод! — заорал он, отчасти расположив меня в свою пользу оригинальным ругательством. — А если по пальцам? Я бы тебе твои оторвал…
— По телевизору программа была, — сообщил коротышка из прихожей, — в Америке негр один, безрукий, — так он на гитаре ногами, трень-брень. Кладут ее на пол перед ним, носки с него стягивают, а он пальцами шевелит, струны дергает. И отлично у него выходит.
— Ты чего порешь-то? — сказал длинный.
— Я вот, Музыка, на тебя удивляюсь. Скучный ты. Бухнешь — и сидишь, стол рогами бодаешь. Ты бы гитарку свою принес, спел что-нибудь…
Длинный взвешивал на ладони брикет взрывчатки.
— И что же я тебе петь должен? «Мурку»? Или ты больше по Пугачевой?
— Не, — признался коротышка, — я Пугачеву как раз не очень. Это для баб. Ну, Розенбаум — хорошие песни…
— Розенбаум, Вилли Токарев… — Длинный символически плюнул. — Мало я наелся за девять лет в кабаке такого дерьма.
— А ты небось романсы всякие уважаешь?
— Вот что я буду с тобой говорить, а? Ты хоть имена слышал: Колтрейн, Майлс Дэвис?
— Так это, поди, из новых. Хэви-метал.
— Мудило ты, — сочувственно сказал длинный. — Колтрейн умер, ты еще под стол пешком ходил. Великий джазовый музыкант.
— Ну ты даешь! — неподдельно изумился коротышка. — Джазовый!
Вроде Утесова, что ли? Была охота… Тоска зеленая.
Длинный набрал воздуха и медленно выдохнул.
— Ладно, все. Кончай базар.
Повернулся к Андрюхе:
— Детонаторы.
Андрюха хлопнул себя по лбу и полез в шкаф. Запалы у него оказались завернуты в мою любимую летнюю футболку. Длинный размотал, посмотрел, завернул опять — и футболка легла в ящик.
— Э… — сказал я.
— Что? — спросил коротышка.
— Нет, ничего.
— Складывай, — распорядился длинный, — и тащи в машину.
— Я один? — растерялся Андрюха. — Я не подниму…
— А вон друган твой тебе подсобит.
— Я капканы-то беру, — напомнил коротышка.
Длинный с ним посоветовался, ткнув ящик носком модного ботинка:
— Войдет?
— Куда он денется!
— А деньги? — Андрюха сглотнул. — Лучше бы здесь…
— Боится, кинем в темноте, — определил коротышка и подморгнул мне по-доброму, словно давний
