отклонился.
— Со свиданьицем, цуцик! В вагончике тебя заждались! Скоро у майора потанцуешь! — И уже Зое: — А ты че физию воротишь? Здря! Седня вместе веселиться будем! Я тут на днях с бабами ох как распелся! Хошь, щас спою?
Опрокинул в себя стакан, не закусывая, и запел, замычал, зарычал песню. Именно зарычал, проборматывая взахлеб слова. Я их запомнил. В них тоже было что-то утробное. Первобытное, что ли.
И после паузы, протяжно, чуть подвывая, завершил песню так:
Я видел, как Зою передернуло от такого звериного исполнения. Было ясно, что он напился до дуриков.
— Ну что, девица? — спросил, обращаясь к Зое. — Не ндравится? Щас пондравится! Мы вот что сделаем… Посторонних… Энтих… — Кивок в мою сторону. — Отправим к вдове… На сеновал! Хе-хе! Она на передок слабовата, бедолага, изждалась мужичка-то! Хоть какого, хоть плюгавенького. — И, прихохатывая, закончил: — А ему утешительная премия — полстакана!
— Он никуда не уйдет! — сказала Зоя, вцепляясь в мою руку. — Он мой муж!
— Му-уж? Объелся груш! — передразнил Петька, оскалившись. Сверкнули стальные зубы. — Раз поимел, стало быть, муж? Так давеча в штабнухе тебя столько поимели! Они что? Они все мужья?
Зоя, не произнося ни слова, еще сильней вцепилась в мою руку. Но она не только держалась за меня, она меня держала, чтобы не сорвался.
— Дык я тоже хочу стать мужем. Раз-зе не имею права? Все имеют, а я не имею?
Он стоял перед нами, раскачиваясь взад-вперед. Но его стеклянные, со звериным огоньком изнутри, глаза рыси были совершенно трезвы. Я прямо физически ощутил: стоит мне сделать к нему шажок, как он оборотнем прыгнет сверху и стальными когтями сдвинет мне скальп на лоб… Комнату вдруг застлало красным туманом. Я перестал ощущать себя.
Было мгновение, когда я мог бы броситься на него, но пьян-пьян, он чутко уловил мое движение. Скакнул в угол и уже примеривался, поднося винтовку к плечу и разворачивая стволом прямо на меня.
— Мне энтот свидетель ни к чему! — объявил, причем очень спокойно. — Имею право ликвидировать. При попытке к бегству. А ты ведь хотел бежать? Ну так беги! Беги давай! Ну! — И клацкнул затвором.
Если бы он закричал, как всегда, если бы не было двух бутылок самогона, можно было бы поверить, что берет на испуг. Не станет же он палить в чужой избе, поостережется. Хоть он и трезвый не очень остерегался, когда догонял Скворца. Но там-то он стрелял в поле, издалека и в спину!
Сейчас же стеклянные глаза расширились, ноздри, как на охоте, раздувались, и уж палец, отчего-то сразу побелевший — я от него глаз не мог отвести, — жмет, жмет на курок! И уже приказывает:
— К двери! К двери, говорю!
Это значит, чтобы пуля — в спину.
Реакция Зои была быстрей, чем моя. Она вдруг бросилась перед ним на колени, запричитала. От пронзительного женского крика стало в груди больно.
— Не надо! Не надо! — закричала. — Петя! Он тебе не помеха!
Придурок, наверное, тоже не ожидал такой реакции.
— А к чему мне с ним канитель-то? Ни выспаться, ни гульнуть! А стрельну, мне еще и премию дадут, что врага-беглеца не упустил! Мало в эшелоне наизгилялись: «Придурок! Придурок!». Ну скажи еще раз: кто я? Кто? — И затрясся от ненависти. К нам или не к нам, сейчас он не различал. И снова я увидел стальное дуло в лицо и белый палец на курке.
Уж сколько мы, ребятня, нагляделись за войну всякого: и бомбочки-зажигалки, и те чугунные чушки, что могли снести полквартала, но отчего-то не взорвались… И лимонки, которые бросали в костер, перед тем как разбежаться, и самопалы… Но никогда я не представлял, как зябко под желудком становится, слабеют в коленках ноги, когда в твое лицо упирается дуло… Черный зрачок смерти. Тело немеет под этим стальным оком. Перестаешь себя ощущать…
Как издалека, донесся голос Зои.
— Умоляю! — пронзительно закричала она. — Пе-тя! Петенька!
Имя, произнесенное так необычно, прошибло его. Словно опомнившись, переспросил:
— Ка-ак?
— Пе-тень-ка! Что скажешь, все исполню!
И ни капельки фальши в голосе.
Господи, да что же она так унизилась, что поползла к нему и погладила его сапоги! Я не мог, не хотел этого ничего видеть.
Сверкнул в глаза прыжок рыси-оборотня, и кровавая каша застлала все вокруг. Скорей ощутил, чем увидел Зою. Она взяла меня за виски и близко, близко прошептала:
— Антон… — И еще тише: — Тошенька, милый… Уйди…
Туман рассеялся, и я увидел ее глаза. В них было то, чего не было в ее голосе. Черный ужас. Она точно знала, что рядом ходит смерть, и хотела отодвинуть ее любым способом. Любым. Даже таким, как этот.
С силой — и откуда в ней, хрупкой, оказалось столько силы? — взяла меня за плечи и вытолкала наружу. Я услышал, как за спиной хлопнула дверь.
Зоя спросила, глядя перед собой:
— Что я должна делать?
Петька-недоносок, не выпуская из рук оружия, сказал, что сперва они будут вместе пить.
— Пить не буду, — отвечала Зоя.
— Значит, пить буду я. У нас ведь праздник?
— Да.
— Семейный, так?
— Так.
— Я муж? — спросил он в упор.
— Ты муж, — отвечала кротко Зоя, глядя прямо перед собой.
Эту маску, это состояние полной нечувствительности, она выпестовала в себе еще там, в штабнухе. Она уходила в него в случае опасности, как куколка шелковицы в свой кокон.
Она стала раздеваться. Движения были механические. Скинула кофту, юбку, распустила волосы и, подойдя к постели, медленно легла на спину. Петька-придурок при этом стоял посреди избы в той же странной позе, с оружием в руках, молча наблюдал.
Вдруг спросил:
— А с майором ты как ложилась?
— Не помню, — отвечала Зоя.
— А с этим? Ну? — И указал на дверь.
— Не помню, — повторила она.
