что его карьера сухопутного полководца кончена и нечего зря притворяться.
Чичагов принужденно вежливо (он, так же как и Александр I, не любил Кутузова) отдал фельдмаршалу строевой рапорт и вручил городские ключи, о существовании которых Михаил Илларионович как-то до сих пор и не подумал.
Кутузов же встретил адмирала с подчеркнутой любезностью.
— Поздравляю вас, ваше высокопревосходительство, с одержанными победами над врагом и вместе с сим благодарю вас за ваши распоряжения, — сказал Кутузов.
Фраза имела несколько оттенков. Для простодушных в ней заключалась преувеличенная похвала: какие особенные 'победы' одержал адмирал Чичагов? И неужели приказ Чаплицу отойти от Брилей к Борисову можно считать заслуживающим благодарности?
Для скептика же в фразе сквозила насмешка.
Чичагов прижал подбородок к шее и, едва разжимая губы, ответил с плохо скрытой злостью:
— Честь и слава принадлежат вам одному, ваше сиятельство, ибо все, что ни делалось, все, что ни исполнялось, исполнялось буквально во всей силе слова повелений ваших, следовательно, победа и все распоряжения есть ваше достояние!
Михаил Илларионович не стал спорить с адмиралом, а обнял его за талию и повел в каминную. Кутузов мог идти во дворце, закрыв глаза, — так все было знакомо. Даже лакеи остались те же.
— Ваши экипажи с посудой и столовым серебром, захваченные французами в Борисове, отбиты. Я велел их доставить вам, — сказал Кутузов, возвращая адмирала к его борисовским 'победам'.
— Благодарю вас, — вспыхнул Чичагов. — У меня хватает посуды. Я могу предоставить ее вам, если вы пожелаете давать обеды!
Позор Березины следовал за адмиралом как тень. От этого пятна Чичагову не удалось избавиться до смерти, несмотря на все ухищрения английских друзей оправдать действия Чичагова.
'Я прошлую ночь не мог почти спать от удивления в той же спальне, с теми же мебелями, которые были, как я отсюда выехал, и комнаты были вытоплены для Бонапарте, но он не смел остановиться, объехал город около стены и за городом переменил лошадей', — писал жене на следующее утро из Вильны Михаил Илларионович.
Отправив курьера с донесением и письмами в Петербург, фельдмаршал поехал встречать первые полки главной армии, вступающей в Вильну.
Он остановился на просторной кафедральной площади у величественного собора св. Станислава — здесь должны были проходить полки.
День выдался чудесный — солнечный, тихий. Мороз не сдавал, снег искрился и скрипел под ногами. Михаил Илларионович вылез из саней и стоял, окруженный генералами и адъютантами. Поодаль, у большого костра, жалась кучка любопытных горожан.
Пришедшие в Вильну полки готовились к смотру на площади у ратуши. К ним поскакал адъютант главнокомандующего Дзичканец сказать, что фельдмаршал ждет.
Михаил Илларионович ходил, поглядывая на высокую колокольню собора, на заснеженную Замковую гору с остатками башни Гедимина, потирал уши — мороз был знатный.
И вот от ратуши показалась колонна гренадер. Солдаты шли в разной одежде и обуви: одни в сапогах, другие в валенках, кто в шинели, а кто в полушубке, рядом с форменным, но холодным кивером виднелась какая-нибудь неположенная, но теплая меховая шапка.
Шли быстро и бодро.
Было радостно смотреть на войска, которые уничтожили такого грозного врага. Было приятно сознавать свое превосходство и силу.
— Песенники, вперед! — невольно вырвалось у фельдмаршала.
Из рядов гренадер выбежало десятка два людей. Впереди всех, лихо заломив кивер, у которого не хватало султана, приплясывал курносый молодой гренадер. И вместо привычных солдатских песен:
или
курносый вдруг завел совершенно иную, неожиданную:
И, повторяя припев, курносый гренадер при словах 'когда миленькой со мной' задорно указал рукой на стоявшего впереди свиты Кутузова.
Это было так неожиданно просто и сердечно, что Михаил Илларионович рассмеялся.
Смеялась и вся свита.
А песня катилась дальше:
И запевала вновь указал рукой на фельдмаршала, а песенники с еще большей удалью и присвистом подхватили слова припева.
— Выдать от меня по полтине на брата! — обернулся Михаил Илларионович к смеющемуся Резвому.
Гренадеры уже поравнялись с собором, и приплясывающий запевала уже не был виден, но песня все гремела:
Встречать истинных победителей было приятно, но совсем не радовала Михаила Илларионовича встреча с 'победителем', который всю тяжелую кампанию спокойно просидел в тепле и неге петербургского
