Уорхерст надеялся, что группа поддержки не заставит себя ждать. Потому что сейчас они чертовски беспомощны. Восемьдесят четыре морпеха, плюс дюжина легко бронированных десантных транспортов и три ВКС должны удерживать несколько гектаров песка и каменных монументов, где всего несколько часов назад с воплями носилась толпа оголтелых религиозных фанатиков.
Которые могут вернуться. И вернутся непременно.
На востоке, над плоским горизонтом, вспыхнуло солнце — взрыв золотого сияния, которое залило дюны, и за ними протянулись длинные волнообразные тени, заполнившие каждую впадину, каждую мельчайшую выемку в песке. Уорхерст водрузил шлем на голову и застегнул застежки.
Контратака, которая не заставила себя ждать, началась со стороны Каира, в четырнадцати километрах на северо-восток.
Джон Гарроуэй Эстебан расслабленно лежал в объятьях сенсорной кушетки, открыв свое сознание потоку образов. Где-то вдалеке трещали и щелкали выстрелы. Толпа чернявых мужчин, одетых кто в униформу ополчения, кто в гражданское, ломились через мост — одни в машинах на воздушных подушках, другие в грузовых фургонах, но большинство просто пешком. Мерный голос диктора NNN описывал происходящее, информационное окно было открыто вместе с боковым. Над этой картиной хаоса и замешательства сияла ярко-голубая надпись «Прямое включение из Каира».
— Демонстрации в Каире начались три дня назад, — вещал диктор, — когда Маади объявил, что памятники Гизы созданы во славу божью, и любые попытки производить раскопки с целью установить влияние внеземных цивилизаций на людей древности являются богохульством и, следовательно, нарушают религиозные законы Царства Аллаха. Поступил категорический приказ прекратить археологические раскопки в Египте, когда…
Мысленно сфокусировавшись, Джон Эстебан изменил настройку.
«Показать морских пехотинцев».
Казалось, он медленно плывет над пустыней. Утро было в разгаре. Люди в бронекостюмах- хамелеонах, почти неразличимых на фоне песка, копошились в норах, вырытых у подножья дюн. Роботизированные караульные посты — одинокие колонны, усаженные лазерными орудиями, пристально разглядывали горизонт. Легкий ветерок шевелил знамя Соединенных Штатов на самодельном древке. На заднем плане возвышался Сфинкс, израненный, сморщенный от старости — он смотрел на пустыню, за его спиной возвышался золотой пик одной из пирамид. Над ними кружил бархатно-черный аэроплан с кургузыми крыльями.
— Силим, — прошептал Джон Гарроуэй Эстебан на языке аханну. Сейчас ксенофилия вошла в моду вместе с инопланетными словечками. «Силим» означало «хорошо» или «так держать».
— Перед восходом солнца, — монотонно продолжал диктор, — части Третьего дивизиона Морской пехоты были доставлены суборбитальным транспортом в Гизу, нейтрализовали войска повстанцев и установили защитные укрепления. Таким образом, было установлено то, что президент Ла Салле назвала «зоной безопасности, призванной защитить интересы как Соединенных Штатов, так и Конфедерации в регионе».
Еще через минуту Джон Гарроуэй Эстебан переключился на репортаж из зоны боевых действий. Он видел американских морских пехотинцев, которые пригибались за укрытиями. Видел автоматические летательные аппараты, патрулирующие над пустыней. Видел, как команда археологов-конфедератов высаживается из трансатмосферного корабля и в сопровождении десантников направляется к основанию Великой Пирамиды Хеопса.
Изображение затуманилось и начало меняться. Джон Гарроуэй Эстебан обнаружил, что сидит на складном стуле в Розовом Саду Белого Дома. Президент Ла Салле стояла на невысокой трибуне в нескольких метрах от него. Ее лицо было искаженным и усталым, словно она всю ночь не сомкнула глаз.
— Один из моих предшественников, — сказала она, — называл Морскую пехоту США «мировой жандармерией».[11] Фактически, за сто пятьдесят лет они стали жандармерией президента. Первой группировкой национальных вооруженных сил, которую можно перебросить в любую точку планеты, где что-то угрожает нашим жизненным интересам. Я не могу сказать, что решение отправить наших молодых мужчин и женщин в этот регион далось мне легко. Раскопки в Гизе — это часть процесса потрясающих открытий, которые бесценны для нас, если мы хотим понять свое прошлое и природу инопланетных вторжений, которые повторялись на протяжении тысячелетий. Поэтому для нас жизненно важно, чтобы эти находки уцелели, чтобы не погибли от рук религиозных экстремистов…
С таким же успехом Джон Гарроуэй Эстебан мог слушать выступление президента, сидя прямо перед ней вместе с репортерами. Ясность и реализм ноуменальных ощущений почти не уступали подлинным. Его имплантанты были дорогими, с широкими возможностями. Почти две тысячи протеиновых процессорных узлов, выращенных из микроскопических нано-зерен. Две тысячи микроузлов, рассредоточенных по всей коре головного мозга и образующих кластеры с нервными центрами corpus callosum.[12] Его отец настоял на последней модели «Sony-TI 1200 Cerebralink» второй серии, укомплектованной набором социальных интерактивных знаков, высокоскоростным интерфейсом, вводом эмоциональных показателей и устройствами многоуровневого поиска по сети. В кои-то веки Джон был счастлив, что его отец был тем, кем он был — человеком, которому по карману такие расходы. «TI 12000» работала на ура. Это была та разновидность внутричерепных нанотехнических устройств связи, которые так любят техники и влиятельные главные администраторы. По сравнению с тем, при помощи чего другие школьники выходили в сеть — небо и земля… Да что там — световые годы.
Джону было восемнадцать, и он успевал хорошо за свой первый год университетской работы он-лайн. Карлос Хесус Эстебан решил, что его сыну предстоит защитить диплом по специальности «Управление бизнесом». Джон знал, что мнение отца относительно выбора его будущей карьеры может отличаться от его собственного, но в конце концов…
В правом верхнем углу мысленной картинки мигнул желтый свет. Вот дерьмо!
Джон послал мысленный сигнал «закрыть панель», но предупреждающая программа, которую он написал для своей «Sony-TI», оказалась недостаточно резвой, чтобы помешать появлению отца. Картинка на панели замерла, потом схлопнулась в точку и снова развернулась, демонстрируя президента Ла Салле, которая застыла с чрезвычайно глупым видом, умолкнув на полуслове.
Перед глазами Джона возникло ноуменальное изображение отца — усатого исполина, сурового, исполненного чувства собственной значимости, в модном деловом костюме темно-лилового цвета. Глаза под насупленными бровями метали молнии.
— Какого дьявола?
Голос Эстебана-старшего был подобен грому. Повинуясь давно отработанной привычке, Джон подобострастно согнулся, но тут же вспыхнул:
— Это
— Ты так думаешь, маленький ловкач? Я покупал тебе эту безумную технику не для того, чтобы ты смотрел всякую политическую порнографию. В
Изображение президента Ла Салле исчезло, словно ветром сдуло. Джон в гордом одиночестве вплыл в киберпространство своего отца. Он пытался настроить свою панель, чтобы чувствовать себя не столь похожим на крошечный сателлит на орбите планеты-гиганта, но убедился, что мысленным командам система управления больше ему не повинуется. Отец полностью завладел его «сетевой территорией».
«Ничего, недолго осталось. И я смогу ноумировать все, что захочу».
Эта мысль возникла нежданно. Но отец уловил ее. Или ее отзвук. Хотя… мог ли он такое сделать?
— И как
