— Хорошо провели время? — спросил их маркиз.
— Да, отец. Для первого раза я сбил шесть кукол двенадцатью выстрелами! — сказал Камилл.
— Где вы были?
— В Булонском лесу! Мы встретили там мать.
— Она говорила с вами?
— Мы в эту минуту так мчались, что она вряд ли видела нас! — ответил молодой граф.
— Но почему же вы не подъехали к ней поздороваться?
— Боюсь, отец, что она не любит, когда мы заговариваем с ней в обществе, — тихо сказал Клеман. — Мы уже слишком взрослые.
У следователя был достаточно тонкий слух, он уловил эти слова, несколько омрачившие маркиза. Попино с удовлетворением наблюдал встречу отца с детьми. Его глаза с какой-то особенной нежностью остановились на маркизе д'Эспаре, лицо и манеры которого говорили о самой высокой честности, осмысленной и рыцарской, о благородстве во всем его блеске.
— Вы… вы видите, сударь, — обратился к нему маркиз, вновь начиная заикаться. — Вы видите, представители правосудия могут… могут явиться сюда… сюда в любую минуту; да, в любую минуту. Если здесь кто и безумен, если кто и безумен, так это только дети, дети, которые немного без ума от своего отца, и отец, который совершенно без ума от своих сыновей; но это безвредное безумие.
В эту минуту в передней раздался голос г-жи Жанрено, и она ворвалась в гостиную, несмотря на протесты лакея.
— Некогда мне церемонии разводить! — кричала она. — Да, господин маркиз, — сказала она, раскланиваясь со всеми, — мне надо немедленно с вами поговорить. Ах ты, господи боже мой, опоздала, упредил-таки меня уголовный судья.
— Уголовный? — воскликнули мальчики.
— Ну понятно, где же мне было вас дома застать, когда вы уж тут как тут. Ах, эти судейские кляузники! Только и думают, как бы напакостить порядочным людям. Знайте, господин маркиз, мы с сыном все вам вернем, ведь тут затронута ваша честь. Мы с сыном все, все вернем, только бы не знали вы никаких огорчений. Ей-богу, надо круглым дураком быть, чтобы взять вас под опеку…
— Отца под опеку? — ужаснулись мальчики, бросаясь к маркизу. — Что случилось?
— Замолчите, сударыня! — прикрикнул на нее Попино.
— Дети, оставьте нас, — сказал маркиз.
Оба мальчика, хоть и очень взволнованные, беспрекословно вышли в сад.
— Сударыня, — сказал Попино, — те деньги, которые маркиз передал вам, принадлежат вам на законном основании, хотя господин д'Эспар излишне строго понимает честность. Если бы все люди, владеющие землями, захваченными при тех или иных обстоятельствах, подчас даже нечестным путем, принуждены были через полтораста лет возвратить их прежним собственникам, не много бы осталось во Франции законных владений. Двадцать дворянских семейств разбогатели, получив состояние Жака Кера, многие принцы королевской крови весьма приумножили свои владения за счет противозаконных конфискаций, произведенных англичанами в пользу своих приверженцев в те времена, когда англичане владели частью Франции. Наше законодательство позволяет маркизу д'Эспару распоряжаться своими доходами по собственному усмотрению, и никто не может обвинить его в расточительстве. Опеке подлежат люди, действия которых лишены всякого разумного основания, но тут передача вам состояния вызвана самыми достойными, самыми священными побуждениями. Итак, можете сохранить все вами полученное, не терзайтесь угрызениями совести и предоставьте свету злословить о прекрасном поступке графа. В Париже и самую чистую добродетель не пощадит самая грязная клевета. Прискорбно, что в современном обществе нас поражает своим благородством поведение маркиза. Ради блага Франции хотел бы я, чтобы подобные поступки казались у нас самыми обычными; но нравы наши таковы, что господин д'Эспар выделяется на их фоне как человек, которого следует венчать лаврами, а никак не угрожать ему опекой. За всю мою долгую судебную практику никогда я не видел и не слышал ничего, что тронуло бы меня так, как тронуло то, что я видел и слышал здесь. Но ведь вполне естественно встретить высшую добродетель в человеке, который помнит, к чему его обязывает благородное происхождение. Надеюсь, после моих слов вы, маркиз, можете положиться на мою скромность и спокойно отнесетесь к суду, если он состоится.
— Ну, славу богу! — сказала г-жа Жанрено. — Вот это судья так судья! Знаете, уважаемый, расцеловала бы я вас, не будь я такой уродиной. Говорит как по-писаному!
Маркиз протянул руку Попино, и тот сердечно пожал ее, бросив на г-на д'Эспара, великого в частной жизни, взгляд, полный проникновенного понимания, а маркиз ответил ему ласковой улыбкой. Эти два человека, такие одаренные, такие великодушные, один — буржуа чистой жизни, другой — аристократ, исполненный высоких чувств, сблизились друг с другом тихо, без потрясений, без взрыва страстей, словно слились два ясных, светлых луча. Отец всего квартала почувствовал себя достойным протянуть руку этому вдвойне благородному человеку, а маркизу подсказало сердце, что рука этого судьи никогда не устанет творить добрые дела.
— Маркиз, — сказал Попино, раскланиваясь, — к своему большому удовольствию, могу засвидетельствовать, что с первых же ваших слов я счел присутствие протоколиста излишним. — Затем, подойдя к маркизу, он отошел с ним к окну и прибавил: — Вам пора вернуться к прежней жизни: мне кажется, маркиза находится в этом деле под чьим-то влиянием, с которым вам незамедлительно надо начать борьбу.
Попино вышел из дома, и на дворе, даже на улице, он все еще оглядывался, умиленный воспоминаниями об этой сцене. Такие впечатления никогда не изглаживаются из памяти и воскресают, когда душа жаждет утешения.
«Эта квартира мне бы очень подошла, — раздумывал Попино, возвращаясь домой. — Если господин д'Эспар съедет, я ее сниму…»
На другой день, около десяти часов утра, Попино, который накануне письменно изложил свое заключение по делу, направился во Дворец правосудия, собираясь совершить суд скорый и правый. Когда он вошел в гардеробную, чтобы надеть мантию, служитель передал ему, что председатель суда ждет его у себя в кабинете. Попино тотчас к нему отправился.
— Добрый день, дорогой Попино, — сказал ему председатель суда, — я вас ожидал.
— Господин председатель, дело идет о чем-нибудь серьезном?
— Пустяки, — ответил председатель. — Хранитель печати, с которым я имел честь вчера обедать, поговорил со мной, с глазу на глаз. До него дошло, что вы пили чай у госпожи д'Эспар, дело которой вы должны были расследовать. Он дал мне понять, что лучше бы вам не принимать участия в этом процессе.
— Ах, господин председатель, уверяю вас, что я ушел от госпожи д'Эспар как раз в тот момент, когда подали чай, к тому же моя совесть…
— Да, да, — заторопился председатель, — весь суд, оба его отделения, весь Дворец правосудия — все знают вас. Я не буду повторять вам того, что я говорил о вас его светлости, но ведь вы знаете:
— Но, господин председатель, если бы вы знали, какого рода это дело, — сказал следователь, пытаясь вытащить свой доклад из кармана.
— Я наперед скажу, что вы подошли к делу с полной беспристрастностью. Случалось и мне самому, когда я был простым судьей в провинции, пить чай, и не только чай, у людей, которых мне предстояло судить, но что поделаешь, раз хранитель печати обратил на это внимание, — могут пойти разговоры, а суд обязан оградить себя от всяких сплетен. Всякое столкновение с общественным мнением опасно для судейского сословия даже тогда, когда право на нашей стороне, ведь оружие-то неравное! Чего только не выдумают газетчики, чего только они нам не припишут, а нам, по нашему положению, неудобно даже отвечать. Впрочем, я уже договорился с вашим председателем, и вместо вас, согласно вашему прошению, будет назначен Камюзо. Все устроили по-семейному. Так вот подайте прошение о собственном отводе. Я прошу вас об этом как о личной услуге; вы будете вознаграждены крестом Почетного легиона, который вы давно заслужили; это уж я беру на себя.
