только этой дорогой и должен был пройти? Нету внешнего выбора, есть только отношение к обстоятельствам, ни от кого не зависящим. Это тот же самый вопрос, что и вопрос о свободе воли и божьем предопределении. И что бы ни случилось, нельзя менять отношения, выбранного раз и навсегда, — только тогда останешься человеком. Пусть ошибающимся, пусть неверно истолковывающим порядок вещей, но честно стремящимся к истине.
Отличник не поверил давешним словам Ваньки. Не то чтобы Ванька врал. Просто его картина была слишком сложной, слишком литературной. Слишком назойливо звучало в ней какое-то несоответствие. И даже не то, что Ванька посчитал, будто Серафима отвергла Отличника. Нет, звучало несоответствие духу истины — простой и ясной. Друзья Отличника вместо того, чтобы взращивать в себе отношение, пытались выбирать там, где выбора нет, выбирать одну дорогу из единственной. А когда поняли, что их подвело зрение, было поздно, и никакого другого отношения, кроме озлобленности, они принять уже не могли. Озлобленность рикошетом и ударила по Отличнику, который, прощая их, понял все заранее.
А выбора нет потому, что человек одинок. Природа не транжирится и все изготовляет в единственном экземпляре. В человеке главное — Дар, проекция вселенской истины на его натуру. А истина одна, потому и человек одинок. Это не значит, что вокруг него никого и ничего не существует. Конечно, нет. Закрывая глаза, человек не погружает мир во тьму, а умирая, не взрывает мироздание. Просто во всем, что его окружает, он так или иначе может видеть только свое отражение — искаженное, исковерканное, но свое. Человек смотрит на дерево и думает: я тоже дерево, вырастающее из моей могилы. Видит камень и понимает: это я через миллион лет. Глядит на луч света, и ему кажется, что это он сам, летящий со всей возможной скоростью. Так вселенная одухотворяется человеком и впитывает в себя его законы. И если же один человек встречает другого, то считает встреченного человеком лишь настолько, насколько тот похож на него самого. Выбора у человека нет — себя не выбирают. Есть только отношение к существующему.
По этой причине Дар и является в человеке главным. Инстинкт — он горизонтален. Он позволяет проникать во все стороны на своем уровне, но истины он не дает, потому что повсюду — одни собственные отражения, повсюду одно и то же. Разум — это диагональ, это перерождение инстинкта, переползание вперед и чуть повыше, бесконечное накопление отражений при совсем невеликом прогрессе высоты. Но на пути разума к истине стоит время. Тот краткий отрезок, что отмерен человеку, недостаточен, чтобы достичь истины разумом, как недостаточен, чтобы достичь физически соседней галактики. Достичь истины с помощью разума — это все равно что достичь вершины башни, бесконечно долго обходя ее кругом. Конечно, за пятьдесят тысяч лет космическая пыль засыплет башню до верхних зубцов, как она засыпала города Шумера, но разве ж столько проживешь? Единственный путь к истине — это вертикаль. Единственное сообщение человека с истиной — по вертикали. А если проекция истины на человека — это Дар, значит, жить надо Даром, любить Даром.
А друзья Отличника не обзавелись отношением к миру, и Дар выскочил из их воли, как мокрое мыло из мокрых рук. Они предали и друг друга, и самих себя. Глядя друг на друга, они видят тождественные себе отражения, и поэтому им вместе терпимо. Он же, Отличник, никого не предавал. Он сохранил свой Дар. Он любил Серафиму, и Серафима ответила ему любовью. Но к тому же он сохранил и Дар своих друзей, ведь его Дар был их общим подарком. Этого они и не смогли простить. Глядя на него, они видят себя такими, какими могли бы остаться, видят собственное неискаженное отражение. Неудовлетворенный инстинкт истины душит их, и Отличник их бесит, как обезьяну бесит банан, до которого она не допрыгнула.
Если бы человек не был одинок, они не отвергли бы меня, думал Отличник. Дело в том, что я, видимо, подошел к истине ближе, чем они. Если бы истин было столько же, сколько людей, если бы сладкой была только своя, а остальные были противны на вкус, то люди были бы уверены, что никто на их истину не покусится. Они знали бы, что можно еще посидеть в своей вонючей луже, скушать еще пару горстей навоза и закусить лягушкой, оставив сладкое на десерт. Некуда торопиться. Но инстинкт истины гонит человека за ней наверх, и человек, шипя и плюясь от бессильной злобы на себя, все-таки ползет за ней, понуждаемый своей природой, в которой этот закон записан. А истина одна, и чем кто-то другой ближе к ней, тем остальным омерзительнее собственное отражение, тем гаже вкус навоза, тем сильнее желание сравняться самым простым способом — стащить обратно, схватив за хвост.
Но почему мои друзья не выработали своего отношения? — думал Отличник. Из-за того, что обживали, разрабатывали свой Дар только с одной стороны: любовь, например, талант или бог? Это так, но этого мало для объяснения. И Отличник думал, что опять виновато одиночество. Его друзья не были к нему готовы. Когда их выселили и они начали жить поодиночке, их зрение просто замутил страх. Они смотрели не вперед, на истину, а назад, на остальных. А если наступать, постоянно оглядываясь, то наступление будет неотличимо от отступления. Друзья Отличника вскочили на ступень выше, чем прочие, и кинулись строить крепостные стены, чтобы никто не покусился на достигнутую ими высоту. Правда, высота эта, как выяснилось, не превышала высоты койки.
А что значит — строить крепостные стены? Крепостные стены — это право на собственный образ жизни. В общаге, где глаза и уши со всех сторон, друзья Отличника яростно доказывали свою правоту. А доказывать было вовсе и не нужно, потому что их правота, их Дар — это аксиома, а не теорема. Это и была их попытка выбирать там, где нет выбора, а есть отношение. Во вселенной общаги есть и хорошие, и дурные стороны. Доказывать, будто что-то одно целиком хорошо, — это доказывать, что оно же, наоборот, плохо. Все свои силы они отдали доказательству, и на самое главное — на отношение — сил не осталось. Не надо доказывать, надо относиться — пусть немного наивно, но внимательно и серьезно.
Ну а что делать ему, Отличнику? Что ему нужно в этот страшный час? А нужно мне, сказал себе Отличник, чтобы я был с Серафимой — раз, чтобы мне не было больно — два и чтобы друзья мои не боялись оставаться самими собою — три. Что ж, боль можно заглушить хотя бы и другой болью. Друзья сами должны понять, что жизнь — это такая дорога, на которой не останавливаются и не идут вспять. А Серафима…
И память пробилась сквозь спазмы души. И Отличник вновь увидел Серафиму — их первая встреча, Серафима с цветами, а он «уже с чемоданом», Тенерифа, вечера, закаты и вишневое варенье, дискотека и танцующая Серафима, Серафима на крыше под темным и облачным небом, Серафима в ночнушке в пустом общажном коридоре, голая Серафима, обнимающая его за шею, Серафима и теория светофоров, Серафима и Волк, Серафима за окном отъезжающего «Икаруса»… Боже, как недавно все это было — еще только сегодня утром! И вдруг страшная пропасть между ними, разлука навсегда, непреодолимая бездна…
Непреодолимая?
Отличник сам не понимал, что он давно уже не сидит на балконе верхом на чемодане, а носится по коридорам и лестницам общаги, цепляясь громоздким чемоданом за косяки, углы и перила. Его жгло, жгло, жгло, ему нужен был ветер, чтобы остыть, но путь на крышу, где можно было встретить ветер, был закрыт.
Отличник остановился на какой-то промежуточной площадке черной лестницы. В душе его, незаметно от рассудка, уже созрело решение, как вернуться к Серафиме, как спасти друзей, как загасить костер боли. Он пытался его оправдать. «Я человек! — твердил он, уткнувшись лбом в холодную и шершавую стену. — Мне, как любому человеку, нужен я сам — счастливый. Нужен тот, кого я люблю, и нужны те, кто любит меня. Мне нужны счастье, Серафима и мои друзья… А этого нету… Боль, любовь, одиночество — пронзительная формула человека. И что же я хочу сделать, чтобы ее вывести? Какой ужас, на что толкает меня мой Дар!»
Он, мгновенно обессилев, побрел по лестнице вверх и свернул на этаж. «Постой! Постой!» — визжало что-то в душе. «Так, — останавливаясь, сказал себе Отличник. — Да, все пропало. У меня больше ничего нет. Мне не к кому и некуда идти. У меня истерика?.. Ладно, ладно, пусть истерика, но я еще соображаю… Я делаю это на трезвую голову. Значит, так надо. Иначе нельзя соблюсти формулу. Потому я иду… И все. Больше ни о чем не думаем. Больше ничего нет и ничего уже не будет».
Он пошел дальше и свернул в первый же попавшийся блок. «Я просто вывожу несложное уравнение, формулу», — вслух бубнил он. Он щелкнул выключателем и заглянул в туалет. Мокрый пол, унитаз в дерьме, куча мятой бумаги в урне… Он постоял и закрыл дверь.
«Значит, не судьба!» — облегченно ухнул кто-то в душе.
Отличник вышел в коридор. «Мама-мамочка, ой, не надо, ой, как мне страшно», — подумал он и пошел в другой блок.
Здесь туалет был свежевымыт.
