- Да не лякайтесь вы, то моя жинка, зовут Марьяной, а хвамилия у нас с нею, известно, одинаковая! - усмехнулся Ефим.
- Ну что ж! Это очень хорошо. А скажи-ка, Марьяна, давно в твоей хате проживает солдат Ничипор? - прищурившись, спросил сыщик.
- Как это проживает? - поднял брови Ефим.
- Я спрашиваю не вас, а вашу жинку. Отвечайте, Марьяна! - прикрикнул сыщик.
Марьяна в замешательстве глядела на мужа.
- Это за якого ж солдата речь, Ефим? - нерешительно спросила она.
- А вот за того, что пропал. Ну конечно, они как полиция разыскивают человека, ну, значит, и спрашивают, не бачил ли его кто.
- Я спрашиваю: сколько времени этот солдат жил в вашей хате и где он сейчас?
Марьяна махнула рукой.
- Я за это дело ничего не знаю. В нашей хате он не был, и зараз его немае!
- Петров! - крикнул сыщик. - Останьтесь здесь! А ну-ка, Ефим, пройдем в вашу хату! Нет-нет, Марьяна нам не нужна, пусть посидит здесь!
- Ну, а я ж не хозяйка, может, вы захочете того солдата в курятнике искать, потому как там гнезда, где куры несутся, и опять же квочки с цыплятами. Нет уж, нехай и жинка идет! Вона сама свое хозяйство знает!
- Ну хорошо, хорошо! Пусть идет! Может, вдвоем вы будете сговорчивей!
- А конечно, что сговорчивей! Ведь так и в евангелии говорится, что муж и жена - одна сатана! - бубнил Ефим.
- В евангелии этого нет. И вы будьте поосторожней, Ефим Бессмертный: за решетку попасть мужику легко, а выбраться оттуда трудно, - запугивал сыщик, идя по аллее рядом с Ефимом и Марьяной.
Обыск продолжался часа три. Сыщик и Петров перерыли на хуторе все вещи, перелистали все книги. Сыщик придрался к старенькому глобусу, на котором всю обширную площадь, занимаемую Россией, Динка обвела красным карандашом.
- Зачем вы это сделали? - спросил сыщик.
- Из патриотических чувств, - ответила Динка.
Пришлось уехать ни с чем.
Проводив неожиданных 'гостей', Арсеньевы молча сидели за столом в разгромленной комнате, среди сваленных на пол вещей и книг. Оживленная тем, что все кончилось благополучно, Марьяна, разливая по чашкам молоко, без умолку рассказывала, как сыщик лазил в ее скрыню и на сеновал искать солдата.
- А Ефим ще подначивал его: ищите, каже, ищите, бо пропал человек, як сгинул! Ой, смех!..
Но смеха не было, Арсеньевы сидели перед налитыми доверху чашками, не прикасаясь к еде. Ефим понимал их тяжелое состояние.
- А ну приберись маленько, Марьяна, - шепнул он жене и начал рассказывать, как боялся везти в лес солдата и приезжего железнодорожника и какие чудеса увидел он в старой корчме. Рассказывая, он то и дело повторял: - Достойные хлопцы, нема чего сказать! А этот черный - так что-то особенное! Я спрашиваю: 'Как же зовут, тебя, хлопче? То ты прозываешься Цыган, то Жук, га?' А он так усмехнулся, да и каже: 'Я - Жук, я теперь Жук!'
На этих словах Динка подняла голову и улыбнулась, а Марина недовольно сказала:
- Надо узнать его настоящее имя, зачем давать человеку какие-то клички!
Мышка молчала. Худенькое личико ее заострилось, с губ не сходило брезгливое выражение. Неожиданно во время рассказа Ефима она уронила голову на стол и разрыдалась.
- Я не могу тут жить, мама! Они опоганили наш хутор! Все, все здесь опоганили! Уедем в город, мама! - по-детски всхлипывая, повторяла она.
- Хорошо, Мышка! Мы уедем, уедем, успокойся! Надо только подумать, как переправить в город приезжего товарища и солдата, - утешала ее мать.
- А чего там думать! У них место хорошее, пускай день-два посидят, а там я их через Пущу-Водицу отвезу в город! Вот и все дела! А плакать, Анджилка, из-за кажного поганого человека тоже нельзя, голубка моя! Мало ли их на свете? А ты так понимай: поганых двое, а хороших втрое! Вот тебе и вся арифметика! уговаривал Ефим, как всегда путая имя Мышки и называя ее то Анджилкой, то Анжелинкой.
Прощаясь, он строго посмотрел на свою Марьяну и поднял вверх корявый палец:
- А ты, жинка моя Марьяна, помни: где что увидела, услышала у нас в доме або я говорил - молчи! Завсегда и везде молчи, як в рот воды набрала! И что я про корчму рассказывал, и какой красавчик Иоська, и кто в лесу на скрипке играет - молчи!
- Та чи я сумасшедшая? - всплеснула руками Марьяна. - Або я лютый ворог самой себе?
- Ну вот и молчи. Пойдем, надо людям отдых дать.
Когда они ушли, Марина открыла все окна. Освеженная дождем зелень грелась на ярком утреннем солнце, издавая свежий запах влажной травы и листьев. Земля отдыхала, жадно впитывая обильно пролившиеся капли дождя.
- Динка! - сказала Марина, глубоко вдыхая душистый воздух. - Сбегай за коробкой! А ты, Мышка, надень галоши и нарви в ореховой аллее каких-нибудь цветов!
Отослав девочек, Марина принялась за уборку.
Брезгливо вытирая стул, на котором сидел сыщик, она думала о том, что с этого дня неприкосновенность хутора нарушена, и как только приедет Леня, надо немедленно переезжать в город...
Когда девочки вернулись, в комнатах уже было чисто и ничто не напоминало о посещении полиции.
- Ах, какие свежие цветы! Смотрите, в чашечках еще дрожат капли! - сказала Марина, принимая от Мышки букет желтых болотных ирисов и по-осеннему блеклых васильков.
Глава пятьдесят пятая
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЛЕТА...
Через два дня Ефим отвез в город приезжего железнодорожника и солдата.
Перед их отъездом Марина долго думала, где устроить Ничипора Ивановича. Везти его на свою городскую квартиру было опасно, и она решила временно устроить его на явочной квартире вместе с железнодорожником, но Жук решительно запротестовал:
- Солдат теперь наш, он будет жить с нами. Кое в чем поможет нашей старухе, будет шить сапоги, хозяйство у нас общее, прокормимся!
Солдат ничего не имел против этого решения, и Ефиму пришлось отвозить его на квартиру Жука.
- Там у них все так прилично, куда там! - рассказывал дома Ефим. - Две комнатки с кухонькой, живут без квартирантов, чисто живут. Старуха ихняя, мать Конрада, видно, соскучилась за лето по своим хлопцам, все об Иоське спрашивала, чего долго не привозят. Ну и меня, конечным делом, накормила, напоила, Ничипору тоже обрадовалась. 'Живите, говорит, живите! Мне сынок плохого человека не пришлет'. Это она Жука, значит, сынком называет, а Иоську внучком. Да, сдружились наши хлопцы с солдатом. Иоська так от него ни на шаг не отходит, а как узнал, что солдат может сапожничать, так и совсем прилип. 'Я, говорит, дядя Ничипор, помогать тебе буду, я папе помогал'. Ну и, конечно, вцепился, чтобы столик отцовский взяли. Низенький такой столик, негодящий, весь ножом изрезанный. - Ефим развел руками и мягко улыбнулся: - Ничего не сделаешь, отцовская память. Перевез я и этот столик...
- А портрет Катри? - быстро спросила Динка.
- Ну, это в первую очередь. Сам Жук в бричку принес. И на городской квартире повесили, над этим сапожным столиком. Солдат хлопотал. Он, бедняга, видно, тоже семью почувствовал... И вот, скажем, железнодорожник. Образованный человек, прямо можно определить, не чета Ничипору Ивановичу, и уважали его ребята, и со всеми он за руку попрощался, а вот поди ж ты, к солдату больше привыкли...
- Ну что ж! Ничипор многое может им дать, он человек понимающий. Значит, все устроилось к лучшему! - сказала Марина.
Мышка подняла на нее умоляющие глаза.
- Значит, теперь мы можем уехать отсюда, мама? - нетерпеливо спросила она.
- Да, я думаю, тоже надо переезжать! - согласилась Марина.
