света двух ярких ламп, висящих над кроватью. Свет никогда не гаснет, потому что Джон ненавидит просыпаться в темноте. Темнота для него – синоним смерти. Он смотрит на красноватые отблески света, танцующие в овальном зеркале, укрепленном на потолке, и эти огоньки успокаивают его: система жизнеобеспечения продолжает работать, ведь день и ночь он проводит в окружении успокаивающих звуков и мерцающих картинок, словно пациент в одноместной палате специальной клиники.
Звуки внешней жизни почти не проникают в это уединенное жилище, и только внутренние часы Джона в состоянии разбудить его. Редкие уличные звуки не могут пробиться сквозь толщу стен столетнего здания. Ставни закрыты наглухо, окно занавешено набивной тканью. Причудливые контуры предметов, вырисовывающиеся в полумраке, напоминают хлам, сваленный на чердаке: старое кресло из лозы, туалетный столик в стиле «арт деко», картонные коробки, стопки журналов и газет, пианино с закрытой крышкой. На стене висит ярко-красная электрогитара, покрытая толстым слоем пыли. Если бы не шепот, раздающийся из динамиков в изголовье кровати, и не череда цветных картинок на экране двух огромных телевизоров в ногах, эта темная комната, едва освещенная узким лучом искусственного света, напоминала бы могилу.
В течение трех последних лет жизнь Джона Леннона проходит в стенах этой спальни. Если не считать ежегодных каникул в Японии, Джон редко вылезает из огромной кровати черного дерева, за которую цепляется, как цеплялся бы за шлюпку потерпевший кораблекрушение мореплаватель. В основном он спит, засыпая на два-четыре часа, остальное время проводит в позе лотоса, окутанный дымом сигарет и марихуаны, читает, медитирует, слушает музыку или кассеты для самовнушения под названием «Я люблю свое тело» или «Нет причин для гнева». Время от времени он что-то записывает в дневник, под который приспособил рекламный ежедневник газеты «Нью-Йоркер» с юмористическими иллюстрациями на каждой странице; Джон придумывает к ним новые подписи или что-то пририсовывает. Все дорогие его сердцу вещи – наркотики, рукописи, эротические журналы, губная гармошка британского военно-морского флота – заперты в сундуке с надписью «ЛИВЕРПУЛЬ», стоящем в ногах кровати. Лодка Джона оборудована ультрасовременными средствами связи, ему достаточно всего лишь протянуть руку к панели управления. В его распоряжении любые книги, пластинки, аудио– и видеокассеты, которые могут понадобиться в путешествии по всему миру, к прошлым и будущим цивилизациям.
Джон обрел пристанище под сводами родовой пещеры, но вместе с тем существует на значительном удалении от близких. Он проводит в их обществе час или два по утрам, а снова оказывается с ними только за ужином, и тогда Папа, как Джон любит себя называть, ненадолго присаживается перед телевизором вместе с сыном. Остальную часть времени Леннон проводит в одиночестве спальни.
Кроме хозяина, на борт лодки допускаются только Саша, Миша и Чаро, три черных персидских кота с желтыми глазами и круглыми мордами. Когда по утрам Джон планирует свой день, он в первую очередь думает о них. Если одно из животных не откликается на зов хозяина, тот поднимает тревогу, и слуги пускаются на поиски по всем коридорам здания и даже расспрашивают соседей. Джон мечтает жить одним разумом, сведя до минимума любую физическую деятельность, и вместе с тем именно он чистит и расчесывает блестящую шерстку своих котов и с удовольствием режет на мелкие кусочки говяжье филе или печенку, которые пришлись по вкусу его любимцам. Остальные домочадцы не выносят этих тварей, оставляющих повсюду клочья шерсти и экскременты, однако Джон настаивает на том, чтобы домашние относились к ним, как в Древнем Египте, где кошки считались священными животными.
Смирившись с необходимостью принимать участие в семейной жизни, Джон отвел себе роль хозяина дома, предоставив Йоко заботу о средствах, необходимых для содержания семьи. Молодая женщина взвалила на себя эту задачу с отчаянной решимостью и практически не покидает рабочего кабинета, хотя новая ипостась Джона и объясняется чистой игрой фантазии: он даже как-то попробовал самостоятельно печь хлеб, но было очевидно, что это занятие наскучило ему прежде, чем хлеб испекся. Вообще Джону по вкусу любая простецкая пища: гамбургеры, липкие куски острой пиццы, толстые плитки шоколада «Херши» весом не меньше фунта. Но если говорить серьезно, то в течение многих последних лет у него лишь одна цель – вообще отказаться от пищи. Джон Леннон далек от того, чтобы стать хлебопеком или приверженцем системы здорового питания, – он подлинный маэстро голодания.
Это началось в 1965 году, когда какой-то журналист по глупости окрестил его «толстым Битлом». Подобное унижение Джон не смог забыть, и сейчас, в тридцать девять, все еще мечтает о том, чтобы вернуть себе тело юноши. Можно написать целые тома, рассказывая, каким драконовским диетам он подвергал свой организм, как подолгу голодал и какие наказания придумывал себе за то, что поддался соблазну выпить лишнюю чашку сладкого кофе или съесть еще один бутерброд. Он зачитывается трудами, которые, по его мнению, помогают обуздать аппетит; он мечтает утолять голод с помощью «десяти тщательно отсчитанных горошин, сдобренных кружочками консервированного редиса». Иногда он позволяет себе несколько кусочков рыбы или курицы, помимо обычной порции риса с отварными овощами, и каждое утро непременно измеряет объем талии. А когда Джон ловит себя на том, что съел что-то запрещенное, он бежит в ванную и засовывает в рот два пальца, прочищая желудок. Но от двух вещей он не в силах отказаться: от кофе и сигарет. Джон Леннон принимает и наркотики, но по-настоящему сильную зависимость испытывает только от этих, разрешенных законом субстанций.
Он выбирается из постели и ложится на пол, готовясь к занятиям йогой. У него тело факира: мешок костей, обтянутых кожей, и так мало мускулов, что даже электрогитара кажется ему слишком тяжелой. Ноги напоминают лапы какого-то зверя из семейства голеностопных. Кожа очень бледная, ведь он никогда не бывает на солнце, к тому же Джон не меньше десятка раз в день принимает ванну, а лицо и руки моет еще чаще, так что кожа его выглядит довольно странно.
Леннон не выносит никаких физических контактов, его раздражает даже прикосновение ткани. Он почти всегда ходит раздетым, лишь обуваясь в шлепанцы, чтобы не ступать по ковру. Если Джон замечает на полу длинные черные волосы Иоко, он требует, чтобы горничная немедленно прошлась по этому месту пылесосом. Он ни к кому не прикасается и никому не позволяет прикасаться к себе. И если у него случается редкий прилив родительской нежности и он берет Шона на колени, то поворачивает к себе спиной, чтобы не дать ребенку возможности обслюнявить отцовскую щеку поцелуем.
Закончив упражнения, Джон идет в ванную, где царит стерильная чистота, как в операционной. Он смотрит на свое отражение в зеркале. Ничего удивительного в том, что никто не узнает его в те редкие моменты, когда он выходит на улицу и спускается вниз по 72-й стрит, чтобы купить газету. Джон Леннон уже не похож на самого себя. Давно канули в Лету его знаменитые бабушкины очки. Те, что он носит сейчас, самые обычные: пластмассовая оправа и темно-синие стекла, скрывающие беззащитные глубоко посаженные глаза, которые стали настолько чувствительны к свету, что его слепят даже тусклые лампочки на рождественской елке. Нос с горбинкой по-прежнему выделяется на исхудавшем лице, но теперь он напоминает клюв какой-то странной птицы. Щеки и подбородок покрыты давно не стриженной густой бородой. Длинные волосы собраны в пучок, перехваченный заколкой, которая украшена миниатюрным изображением Кена или Барби. Джону нравится считать, что он похож на князя Мышкина, «Идиота», вышедшего из-под пера Достоевского, на этого эпилептического христоподобного героя, который своим диким криком заставляет собственного убийцу выронить нож и в ужасе спасаться бегством. В действительности в облике Леннона нет ничего княжеского; скорее, он напоминает уличного оборванца.
После того как Джон убеждается в идеальной чистоте своего тела, он выходит из спальни, отодвигает колумбийскую занавеску из белых жемчужин, за которую Иоко заплатила шестьдесят пять тысяч долларов и которая, как считается, должна охранять жилище от злых духов, и открывает находящуюся за ней дверь в коридор. Он движется вперед своей неуклюжей косолапой походкой. Проходит вдоль череды величественных белых комнат, из окон которых открывается панорама на Центральный парк: «белая комната», заставленная белой мебелью, посреди которой возвышается белый рояль из «Imagine», «комната с пирамидами», в ней собрана коллекция древнеегипетского антиквариата, включая позолоченный саркофаг с лежащей внутри мумией, возраст которой приближается к трем тысячам лет; «черная комната» с мебелью черного дерева, в которой Джон проходил шестимесячный карантин после «истории с Пан»; библиотека, где черный лакированный алтарь шинто, принадлежащий Иоко, соседствует с коллекцией порнографической литературы и эротических журналов Джона; «игровой зал», выходящий окнами на задний двор со стенами, обклеенными бумагой, разрисованной Шоном и его приятелями, и, наконец, самая северная комната – детская, где Шон (если только он не забрался в постель к Папе) все еще сладко спит в
