При упоминании парада Николай Николаевич снова заерзал на своем месте, явно приняв этот пример на свой счет.
Ко всему сердцем прикипел. Всему 'раб'.
Распутин подсаживается вплотную к Петру Николаевичу и резко меняет тон. С этого момента начинается 'распутинская терапия' – он вводит пациента в транс специфической напевной ласковостью своей речи.
А ведь худое дело – рабство. 'На река?х Вавилонских седо?хом и пла?кохом'. И осла?бы нет. Другие тя препоя?сают и ведут иде?же не хо?щеши бЫти… Одно рабство сла?дко – Бо?гови порабо?тать. То ж – не изверг с бичом, а родитель. Отец предобрый. От него вся блага?я исходит. Я вон бате свому Ефиму послу?шествую непрекословно, хоть ндрав у него со?лон, а кулак – узлова?т. Ласко?ты от него много ль видал? А тычков да заушений – в избытке. И по сию пору он мой первейший хулитель. Однако ж власть его родителева при нем – и мною он за нее завсегда почтен бывает. Как же я, господство Ефима Распутина – отца телесного – над собой признавая, Отцу Небесному буду не 'раб'?
Петр Николаевич застыл с папироской в руках и, кажется, лишился дара речи, полностью захваченный баюкающим речевым потоком 'целителя'.
Оно, конечно, гордое ухо слово 'раб' задева?т. Ежели образованный, при капитале, да из вышних. А ты не мельтеши, голуба? душа. Вникни. Гордость твоя – она ж тоже госпожа неласковая. Уж не раб ли ты гордости своей? Не верти?т ли она тобой, что дитё свистулькой? Нешто гордость твоя выше, чем Господь Вседержитель – душ наших владыка и во всяком деле поспе?шник скорый? Вот ведь кака штука получается: вроде 'раб', а выходит – свободный от всякого суетного господства. От той же папироски злосмрадной. Говорим: 'раб Божий', а выходит: 'раб только Божий'. И больше ничей. (ласково) Давай, ми?лай, дымелки-то свои.
Петр беспрекословно отдает ему портсигар. Распутин берет великого князя за руку, как маленького мальчика, и тянет вниз – на пол.
Подь сюды.
Оба опускаются на колени. Лицом к сергиеву кивоту.
Давай вместе Боженьку попросим. (молится) Господи! Отец родной! Воззри на ны? зде? пред тобой предстоящие! Даждь нам ви?дение бессилия нашего и укрепи во всем послу?шествовать Святой воле Твоей!.. Крестись, Петр. От сердца крестись…
Петр Александрович лихорадочно крестится.
(властно) Вот тебе папироски твои. Порви их. Не раб ты им боле. Аминь.
Петр Николаевич, стоя на коленях, обливается слезами и в исступлении рвет содержимое портсигара. Распутин ласково, как маленького, гладит его по голове. К Петру Николаевичу подбегает жена – Милица. Она усаживает его на стул и успокаивает. Великий князь беспомощно тычется в нее, как новорожденный щенок в суку. Плечи его дрожат. Распутин спокойно встает на ноги, отряхивает колени и с любопытством смотрит на реакцию присутствующих.
Распутин (насмешливо): Небось, думаете: вот бы так за один сиянс все узы порешить, крыла ангельские выпростать и воспарить? (изображает)
Николай Николаевич (заинтересовано): А сколько сеансов нужно?
Распутин (неопределенно): Кому и тыща – не впрок. А кто – сам себе сиянс.
Николай Николаевич: А курить он будет теперь?
Распутин: Теперь не будет. А дальше – как Бог даст.
Пауза.
А даст, как попросит.
Николай Николаевич потерял интерес к брату и переключился на какие-то совсем другие мысли. Он быстрыми шагами ходит по сцене, азартно потирая руки и щелкая костяшками пальцев. Походит вплотную к Распутину сжимает его плечи и пристально смотрит в глаза.
Николай Николаевич (задумчиво): Да тебя, брат, в Царском Селе с фонарями ищут! Там такие пациенты – любо-дорого.
Переглядывается со Станой. Та понимающе кивает, о чем-то шепчется с Милицей и быстро уходит. Николай Николаевич подходит к подносу, брезгливо отодвигает в сторону крест Гермогена и оценивающе смотрит на ворох купюр.
(задумчиво) Я гляжу святые отцы раску?порили закрома-то свои.
Распутин (прежним тоном просителя, но уже лениво, без особого интереса): Це?ркву в Покровском ставить будем. Це?рква у нас худая. Иная изба краше.
Николай Николаевич (Милице): Надо бы поучаствовать.
Милица понимающе кивает и ловко извлекает из кармана мужа, находящегося в прострации, пухлый бумажник.
Распутин (останавливает): Благодарствую. Набрано уже. С избытком.
Милица с видом оскорбленной невинности прижимает к груди пачку в банковской упаковке. Судя по бегающим глазам, она лихорадочно подыскивает аргументы, чтобы убедить Распутина взять деньги. Аргументы находятся.
Милица (соглашается): В первую голову бывает дом Божий. Это так. (возвышенно) Но досто?ит забот и дом людской! Святилищу не предстова?ло стоять под спудом, Григорий!
Николай Николаевич (перебивает, нетерпеливо): В конце концов, мы тебя ангажируем – отрываем от семьи, от хозяйства. Наш долг – обеспечить достойную компенсацию.
Милица почти насильно вкладывает в руки Распутину деньги.
Милица (не давая опомниться): Это милость не тебе, Григорий. Нет! Это для переда?ния хозяйке твоей.
Распутин не сопротивляется.
Распутин (пожав плечами): А, давай. Не последние чай. (декламирует) 'Всякое даяние благо, и всякий дар соверше?н свыше есть'. Будет Прасковье забава. Развернется теперь – дом поставит окнами на Туру.
Николай Николаевич (иеромонаху, небрежно): Распорядись, голубчик, чтобы упаковали.
Иеромонах забирает поднос и пачку денег от Милицы. Распутин же вдруг начинает ёжится, поднимает воротник пиджака, дышит на руки, ищет глазами печь.
Распутин (жалобно): Зябко что-то. Пойду я.
Николай озабоченно смотрит на часы, игнорируя перемену в состоянии Распутина.
Николай Николаевич (озабочено): Неужто заартачилась хромоножка наша. (Распутину) Сейчас, Григорий, тебе одну упитанную девицу приведут. Надо бы на нее неизгладимое впечатление произвесть. Впрочем, тут никаких затруднений не предвидится – умом ее Господь не облагодетельствовал. Да и наружность под стать. (с сомнением) Впрочем, тут дело вкуса.
Распутин, не слушая собеседника, распластался на голландских изразцах как цыпленок табака – лицом к печке. Стучит зубами. Дрожит всем телом.
Распутин (жалобно): Пойду я.
Появляется Стана и Вырубова. Стана о чем-то горячо ей говорит, та все время останавливается в нерешительности. Чтобы сдвинуть ее с места, Стане требуется новая порция аргументов. В итоге, Вырубову буквально тащат за руку. Прильнувший к печке Распутин их не видит.
