Гоча молниеносно вскочил с тахты, метнулся к двери дочкиной комнаты, схватил высунувшуюся было девочку всей пятерней за лицо и втолкнул ее обратно в комнату. Затем вцепился в волосы хозяйке квартиры и, пригибая женщину к полу, процедил:
– Как с Гочей трахаться, как гулять на его деньги – это пажалуйста, а как паленым запахло, сразу сдернуть хочэшь? Нэт, дарагая, нэ выйдет! Я выходить нэ могу, мне кто-то должен продукты носить, кто-то от меня «на стрелки» должен ходить… Будешь жить здесь и делать, что скажу. И девчонка пусть дома сидит – если ты настучишь на меня или уйдешь и нэ вернешься, я ее зарэжу. То есть сначала трахну, а потом зарэжу. Поняла? – рявкнул Гоча, пригнув за волосы голову хозяйки к полу с такой силой, что женщина неестественно выгнулась и, одной рукой держась за руку своего мучителя, другой стала шарить в воздухе, тщетно ища опоры. Для большей убедительности Гоча дотянулся до висевшей на стуле кожаной куртки и достал из ее внутреннего кармана нож-выкидушку. Щелкнув кнопкой, он поднес выскочивший клинок к самому глазу своей любовницы.
– Поняла, сука? – проскрежетал Гоча.
– Поняла… Поняла… Отпусти! – простонала хозяйка квартиры.
Гоча, разумеется, не мог знать о том, что час назад некий наркоман, чувствуя приближение ломки, приплелся в расположенное неподалеку РУВД и потребовал встречи со знакомым опером. «Я насчет Махарадзе», – пробормотал наркоман, облизывая пересохшие губы. «Если врешь – посажу», – деловито отозвался опер, открывая сейф. На столе перед агентом появились несколько крохотных бумажных пакетиков с разовой дозой героина. Через пару минут опер вытолкал осведомителя в коридор и по внутренней связи вызвал начальника РУВД. Еще через пятнадцать минут на столе у исполняющего обязанности командира СОБРа капитана Ганикова зазвонил телефон…
В пристанище Махарадзе тем временем наступило наружное спокойствие. Проголодавшийся от любовных упражнений постоялец потребовал еды, и хозяйка жарила на кухне отбивные. Гоча в халате валялся на неубранной постели и вяло перелистывал какой-то старый юмористический журнал. Телевизор после всей услышанной по нему лжи Гоча возненавидел. «А может, хата и вправду не засвечена? – размышлял Гоча, понемногу успокаиваясь. – Нет, дергаться пока нельзя, пускай уляжется эта пурга». «Братки» тем временем тоже обсуждали, что им делать с кавказцем. Терять полезного человека им не хотелось, но и дружить с Гочей теперь стало опасно. Можно было через несколько дней вывезти его из города и запретить приезжать в Питер до лучших времен, а можно было просто грохнуть. Наиболее радикальным вариантом было грохнуть Гочу вместе с двумя проживавшими в квартире бабами. У каждого из трех вариантов имелись свои горячие сторонники, однако все обсуждение потеряло смысл, когда в квартире, где Гоча Махарадзе с аппетитом трескал отбивные, неожиданно раздался звонок в дверь. Гоча мгновенно вскочил, едва не подавившись непрожеванным куском, и нервно обратился к хозяйке:
– Ждешь кого-нибудь, да?
Та испуганно посмотрела на постояльца и отрицательно покачала головой. Гоча выглянул в окно. Внизу расстилался просторный двор, типичный для питерских спальных районов. Асфальт подъездной дорожки, пересекавшей двор, подсох после недавнего дождя, и на этом подсохшем асфальте Гоче бросились в глаза влажные следы шин и тяжелых спецназовских ботинок – капитану Ганикову так не терпелось добраться до убийцы его начальника и друга, что он приказал водителям подъехать к самому дому, пренебрегая маскировкой. Махарадзе припал ухом к двери. Слух у него был острый, как у зверя: в коридоре он различил шарканье ног и, кажется, дыхание людей. Гоча кивком направил хозяйку к двери.
– Кто там? – испуганно спросила женщина.
– Вам ценная бандероль, – сообщил из-за двери подчеркнуто спокойный женский голос.
Гоча сложил руки в виде креста.
– Не нужна нам никакая бандероль, – дрожащим от страха голосом отозвалась хозяйка. – Уходите.
В этот момент в коридоре захрипела чья-то рация, и последние сомнения у Гочи исчезли. Он залез рукой в карман куртки, вытащил из него пистолет и завизжал:
– В жопу себе засунь свой бандэрол! Думаешь, Гоча дурак, да? Тут мусорятиной воняет! Попробуй, возьми меня!
Неожиданно его осенило, и он продолжал:
– У меня тут две заложницы, баба и девчонка! Пускай мне дают канистру с бензином, гранаты, машину – в аэропорт хочу ехать!
Капитан Гаников, стоявший у стены возле двери, услышал в квартире какой-то шум, а затем разобрал рычание Гочи: «Лежите обе здесь, на кровати, чтобы я вас видел. Дернетесь – пристрелю!»
– Махарадзе! Говорит капитан СОБРа Гаников! – закричал капитан. – Сдавайся, все равно деваться тебе некуда!
– Пошел ты на хер! – откликнулся Гоча. – Это тебе дэваться некуда – все сделаешь, как я скажу. Иначе пристрелю баб!
Из-за двери донеслось какое-то непонятное клацанье – это Гоча лихорадочно пытался собрать пулемет, но трясущиеся руки слушались его плохо. Капитана тоже трясло, но не от страха, а от ярости, от желания как можно скорее добраться до бандита, которого он считал виновником смерти друга. Ни малейшего желания вести с ним переговоры капитан не испытывал. Если начать переливать из пустого в порожнее, то можно дождаться приезда представителей прокуратуры, милицейского начальства, а потом и журналистов, и тогда о мести нечего будет и думать. Гаников сделал знак своим бойцам, и они подволокли специальное устройство для взлома двери – «Таран». Капитан крикнул:
– Махарадзе, две минуты тебе на размышление, а потом ломаем дверь. Если до тех пор не сдашься, ты – покойник!
– Нэ шути, капитан! – завопил Махарадзе. – Я баб пристрэлю!
– Да плевать мне на твоих баб, – равнодушно отозвался капитан. – Я их не знаю. Давай, стреляй, но учти: если ты их хоть пальцем тронешь, то я лично всажу пулю в твою башку, а если сдашься, то будешь жить.
– Я сам тебя убью, пристрэлю!.. Сука! – взвизгнул Гоча.
– Ну все, время пошло, – с холодной усмешкой ответил Гаников.
В квартире воцарилась почти полная тишина – лишь изредка до Ганикова доносились сдавленные рыдания матери и дочки и торопливые шаги – это вконец ошалевший Махарадзе бегал из комнаты в комнату, как загнанный в угол зверь. Через несколько минут из-за двери раздался его истерический вопль:
– Ну давай, давай! Ты смэлый, да? Давай!
Капитан, присмотревшись к двери, решил, что «Таран», скорее всего, не понадобится. Он отошел на пару шагов, прыгнул и в прыжке нанес сокрушительный удар по хлипкому замку. Дверь в клубах пыли повалилась в прихожую, едва не придавив Махарадзе, который с трудом успел отскочить. Бандит вскинул пистолет и открыл беспорядочную стрельбу по образовавшемуся проему. В коридоре защелкали рикошетом отлетающие от стен пули, но ни одна из них не попала в капитана, хотя тот не делал ни малейшей попытки уклониться от огня. Эта неуязвимость так потрясла Гочу, что он прекратил стрельбу, бросил пистолет на пол и завопил:
– Я баб нэ трогал, нэ убивай! Я их нэ трогал! Нэ убивай, ты обещал!
– Я тебя обманул, – тихо произнес капитан, надвигаясь на Гочу.
Бандит увидел бесцветные, зловещие, прищуренные глаза мента и ощутил такой ужас, что на мгновение утратил способность издавать членораздельные звуки. Впрочем, и жить ему оставалось всего мгновение. Капитан вытолкнул его из прихожей в комнату, где на постели тихо скулили заложницы, оттуда в кухню. Из кухни неожиданно донесся звон бьющегося стекла, а затем откуда-то издалека – короткий сдавленный крик. Капитан вошел в комнату и, отряхивая форму, будничным тоном сообщил вошедшим в квартиру бойцам:
– В окно выпрыгнул, мудак! Забыл, наверно, что здесь десятый этаж…
Смерть Махарадзе была на руку полковнику Кирилленко: на ее фоне гибель майора Безукладникова при попытке задержания того же Махарадзе выглядела вполне достоверно, а сам бандит уже не мог ничего ни подтвердить, ни опровергнуть, и на него можно было валить все, что угодно.
Об одном не догадывался Виктор Викторович – о том, что его смертный приговор спокойно лежит и дожидается своего часа в верхнем ящике рабочего стола журналиста Игоря Родникова, рядом с
