- Как! Акулина! - сказала она с заметным удивлением. - Зачем ты здесь?.. Ведь я же говорила твоим, чтоб не выпускать тебя раньше трех недель... Как это можно!.. Кто послал тебя?..
- Староста...
- Староста! Ах он, бездельник!.. Да чего же смотрели твои-то?.. А? Мужа разве не было дома?..
Акулина молчала.
Жена управляющего повторила вопрос.
Акулина не прерывала молчания.
- Разве ты чувствуешь себя лучше?.. Ну, что? Где теперь болит?
- Тут... все тут, - произнесла хрипло Акулина, прикладывая окоченевшие пальцы к тощей, посиневшей груди своей; вслед за тем послышался, длинный, прерывистый кашель.
- Ай, ай!.. Нет, нет, сиди-ка дома. Как это можно! - говорила жена управляющего, глядя на Акулину пристально и с каким-то жалостным выражением в лице. - А, да какая у тебя тут хорошенькая девочка! - продолжала она, указывая на Дуньку и думая тем развеселить больную. - Она, кажись, дочка тебе?.. То-то; моли-ка лучше бога, чтоб дал тебе здоровье да сохранил тебя для нее... Вишь, славненькая какая, просто чудо!..
Она подошла к ребенку и погладила его по голове.
Рыдание, раздирающее, ужасное, вырвалось тогда из груди Акулины; слезы градом брызнули из погасавших очей ее, и она упала в ноги доброй барыни...
- Что ты?.. Что ты?.. Что с тобою?.. - говорила та, силясь приподнять бабу. - Успокойся, милая! О чем кручиниться?.. Бог даст, здорова будешь... перестань...
- Матушка!.. Матушка... ты... ведь ты одна... одна приголубила мою сиротку... - И она снова повалилась в ноги доброй барыни.
Жена управляющего каждодневно наведывалась в избу Григория. Истинно добрая женщина эта употребляла все свои силы, все свои слабые познания в медицине, чтобы только помочь Акулине. Она не жалела времени. Но было уже поздно: ничего не помогало. Больной час от часу становилось хуже да хуже.
Наступившая зима, морозы, растворяемые беспрерывно на холод двери, против которых лежала Акулина, сильно к тому способствовали. Наконец ей совсем стало невмочь. Григорий сходил за попом. После обычного обряда отец Петр объявил присутствующим, что божьей воли не пересилить, а больной вряд ли оставалось пережить ночь. Ее так и оставили.
В избе смеркалось. Кругом все было тихо; извне слышались иногда треск мороза да отдаленный лай собаки. Деревня засыпала... Василиса и Дарья молча сидели близ печки; Григорий лежал, развалившись, на скамье. В углу против него покоилась Акулина; близ нее, свернувшись комочком, спала Дунька. Стоны больной, смолкнувшие на время, вдруг прервали воцарившуюся тишину. Вздули огня и подошли к ней.
- Что тебе?.. Аль прихватило?.. - сказала Дарья.
Но Акулина ничего не отвечала и только вперила угасавшие очи на мужа; долго смотрела она на него и, наконец, произнесла прерывающимся голосом: 'Григорий...' Василиса и Дарья перемигнулись и вышли на двор.
- Ну, что?.. - отвечал тот, подходя ближе к жене...
- Григорий!.. - продолжала Акулина тем же замирающим голосом. - Григорий... Григорий... - У нее не хватало сил сказать больше.
- Ну, слышу; что же надо?
Она положила руку на спавшего возле нее ребенка и произнесла протяжно:
- Не бей... ее... не бей... за что?!
Видно было, что она хотела что-то еще сказать, но речь ее стала уже мешаться и вышла нескладна; мало-помалу звуки ее голоса слабели, слабели и совсем стихли; смутные, полуоткрытые глаза не сходили, однако, с мужа и как бы силились договорить все остальное; наконец и те начали смежаться... Григорий взглянул на нее еще раз, потом подошел к полатям, снял с шеста кожух, набросил его на плечи и вышел из избы.
Дарья и Василиса попались ему в сеничках.
- Ну, что? - произнесли тетки почти в одно и то же время.
- Отходит, - отвечал Григорий, натягивая узкий рукав на мощную свою руку.
Когда они вступили в избу, Акулины уже не было на свете.
На другой день рано утром отец Петр явился к Григорию в сопровождении дьячка, чтоб совершить панихиду над грешным телом жены его. Когда панихида была окончена, тело Акулины снесли в каморку, где назначено ему было пролежать еще до похорон.
...Вьюга не утихала; резкий морозный ветер не переставал наметывать груды снега и, казалось, еще усиливался с каждым часом; но Григорию нипочем была стужа и вьялица: он никак не соглашался отложить похорон. Немало твердили ему домашние: 'Выжди немного; ишь какая посыпала погода, зги не видно. Эй, в сугробе засядешь!..' Григорий не слушался и норовил лишь, как бы скорее спровадить покойницу. По колени в снегу, он уже припрягал тощую клячу к оглоблям розвальней, на которых лежал длинный, живьем сколоченный гроб Акулины. Василиса и Дарья глядели с крылечка на его приготовления. Из избы слышались время от времени чьи-то стоны и вопли...
- Что не уймете пострела-то? - сказал наконец Григорий. - Ишь как воет...
- И то в каморку заперли, не унимается, - отвечала Дарья.
Когда все было готово, кляча взнуздана, а гроб привязан веревками к розвальням, Григорий замотал поводья к перекладине навеса и поплелся в избу. Вступив в нее, он снял с полки небольшой штоф, заткнутый грязною ветошью, и принялся цедить из него себе в горло; натянувшись вдоволь, он поспешил возвратиться к делу.
- Что ты, Гриша, пораскраснелся? - заметила Василиса, не покидавшая с сестрою прежнего своего места. - Выпил, что ли, для куража?..
- Маленько было, - отвечал тот, - ну, отворяйте же ворота...
Он приладился на край гроба, нахлобучив на глаза шапку, гаркнул: 'Эй вы, поваливай!!', махнул вожжами и понесся по улице.
Вьюга злилась по-прежнему, дорогу заметало, целые горы снега рассыпались ему на голову. Григорий, ошеломленный вином, ни на что не обращал внимания и знай только хлестал и стегал несчастную свою клячу, которая то и дело вязла в оврагах... Вдруг, посреди завывания ветра и шума метелицы, ему послышались крики; он оглянулся: в мутных волнах между сугробами бежала сломя голову Дунька. Григорий приподнялся на облучке и погрозил ей. 'Пошла, пострел, домой... пошла домой!.. Замерзнешь! Пошла домой!' - кричал он, принимаясь с бОльшим еще остервенением колотить свою клячу. Хмель, благо морозно было, успел уже обуять его; удары сыпались за ударами, лошадь несла его во всю мочь; изредка оборачивался Григорий назад... 'Пошла домой, пострел!.. Пошла домой!' - горланил он; но ребенок не переставал бежать за ним с тем же криком и воплем. 'Пошла домой! Вот я те... окаянную!' - продолжал отец. Дунька все бежала да бежала...
А вьюга между тем становилась все сильнее да сильнее; снежные вихри и ледяной ветер преследовали младенца, и забивались ему под худенькую его рубашонку, и обдавали его посиневшие ножки, и повергали его в сугробы... но он все бежал, все бежал... вьюга все усиливалась да усиливалась, вой ветра становился слышнее и слышнее; то взрывал он снежные хребты и яростно крутил их в замутившемся небе, то гнал перед собою необозримую тучу снега и, казалось, силился затопить в нем поля, леса и все Кузьминское со всеми его жителями, амбарами, угодьями и господскими хоромами...
1846
Примечания
[1] По(а)нёва - шерстяная домотканая клетчатая или полосатая юбка.
