— Танк… Самолет… Тоже самолет… Этот у тебя нарисован плохо.
— А это американский.
— Ну и что ж? У них хорошие самолеты. Это они умеют… Корабль…
— Ракетоносец, — поправил сын.
— Понятно. А это у тебя кто? Собаки зайца ловят? Травят?
— Травят? — переспросил сын. — Волки. На оленя напали.
— А что ж у тебя олень такой маленький?
— А он в детстве рахитом болел.
— А волки не болели?
Сын хихикнул.
— Нет. Пап, а что Юлька ко мне пристает, рисунки мои трогает.
— Юля, зачем ты к нему пристаешь? Нехорошо, ты старше.
— А пусть он не ябедничает.
— Зачем ты ябедничаешь? Ябед не любят, Никита. И жаловаться никогда не надо.
Вошла мама. Она была хороша. Спокойна. Царственно улыбнулась.
— Вы готовы?
Дети кинулись к ней, запрыгали вокруг нее.
— Готовы, готовы!
Ехали на машине. За рулем сидел папа. Рядом — Никита. Мама с Юленькой — сзади. Из радиоприемника лилась веселая, бодрая мелодия. У всех было хорошее, воскресное настроение. За окном проносились подмосковные дачные пейзажи.
Дедушка и бабушка шли от дома, растопырив руки.
Внуки, прилежные, чистенькие, нарядные, побежали им навстречу и вручили им подарки.
— Ох ты, мой хороший!
— Девочка моя родная!
Вылизали внучат. Расцеловались с родителями.
— Здравствуй, папа.
— Здравствуй, Володя.
— Здравствуйте, мама.
— Здравствуй, Вова.
Пошли к дому родственной гурьбой. Володя держал тещу под руку, любимую жену — за плечи.
С веранды спускались многочисленные тетушки, родственники и знакомые бабушки, в них Новиков никак не мог разобраться. Тетушки охали, ахали и восклицали, и Новиков никак не мог понять, то ли это из- за «хорошего» воспитания, то ли из-за врожденного идиотизма.
Потом Володя фотографировал их в разных композициях и составах.
Потом он играл со своей женой Ларисой в бадминтон, а старшие накрывали на стол.
— Может, тебе маме помочь? Мама, может, Лариса поможет вам?
— Какой ты заботливый, — сказала жена. — Как тещу любишь.
— Слушай, малыш, ну чего ты портишь такой прекрасный день?
Тесть вышел из глубины дома с каким-то загадочным импортным транзистором. Передавала вражеская волна.
Женщины сразу замахали на него руками.
— Выключи, выключи эту зурну!..
Дедушка даже не посмотрел в их сторону.
— Видал, — сказал он зятю, — как шуруют? Умеют, подлецы, работать, умеют. В любую щелку умеют нос засунуть.
— Элементарщину порют.
— Хе-хе. Не скажи. Слушать надо. Тебе особенно. Врага знать надо.
Прибежали дети. Запрыгали. Ничего не придумали, опять убежали. Дедушка крикнул вслед:
— А какая у нас белочка живет!
— Где, где?
— А вот там… Стали смотреть.
— Как ее подбить? — спросил Никита.
— Зачем ее подбивать, она хорошая.
— Ка-а-ак дать в глаз. Из рогатки ее можно убить? Папа, из рогатки ее можно убить?
Папа посмотрел, прикинул.
— Можно, если маленьким шариком и попадешь. Можно…
— Белка — живая природа, — важно вмешалась Юля. — Ее охранять надо.
— Ее охранять, а тебя подбить. — Никита прищурил глаз, будто целился.
— Правильно Юля говорит, — вмешался дедушка. — Природу беречь надо.
Били в гонг.
— К столу, к столу!
Сидели за столом на веранде в соломенных креслах-качалках. Обед кончился, и все наслаждались беседой, потягивая пиво и соки. Говорила одна из бабушкиных подружек.
— Я их просила, предупреждала: я вам прибавлю, только осторожнее. Все равно всю мебель поцарапали. Адочка столько за ней ходила по комиссионным.
— Хамы, они и есть хамы, — сказал дедушка. — Распустили народ, разбаловали, вот теперь и пожинаем. Делать ничего не хотят. Дисциплины никакой. Вот она, неумеренная самокритика.
Новиков сидел с непроницаемым лицом: к тестю он питал искренние чувства, но пытался скрыть их даже от самого себя.
— Мы когда в Австрии жили, — сказала бабушка, тоже барыня послевоенного разлива, — у нас восемь комнат было. Одна горничная убирала и всегда улыбалась. Всегда всем довольна, приятно на нее посмотреть, какая она трудолюбивая и веселая. Десять раз на день «спасибо» по-русски скажет, специально выучила. «Спасибо, фрау Мария, спасибо».
— Культура есть культура.
— А наша тетя Ксана чистотка, ничего не скажешь. Готовит хорошо. Но уж любит помолчать.
Дети сидели. Слушали. И качали ногами.
— У нее же детей на фронте убили, — сказал зять.
— Знаю, — сказала теща обидевшись, — но нельзя ж так. Мы все потери понесли, и времени столько прошло. А ты при чем? Она все же у нас живет, наш хлеб ест, могла бы и улыбнуться.
— Ну, хлеб она свой ест, — сказал дедушка.
— Мария Николавна, — вежливо сказал зять, — а какие вы потери понесли?
У тещи лицо пошло красными пятнами.
— Я не о нашей семье конкретно, весь народ понес потери.
— А-а-а, — понял зять. — Вы обо всем народе.
— Володя, ты же обещал!
Новиков обернулся к жене.
— Что я обещал?
— Подождите, — вмешался дедушка. — Ты, Володя, не горячись. Мы знаем, что ты пережил блокаду, потерял близких. Знаем, как близко ты принимаешь к сердцу. И правильно: никто не забыт, ничто не забыто. Но надо смотреть вперед, и нечего кидаться, здесь тебя любят.
— Я не кидаюсь, — спокойно сказал зять и улыбнулся. — Может, кто на меня обиделся?
— Мама, Володя все не может забыть, как он на заводе работал.
— Не могу, — сказал муж.
— И правильно, — снова вмешался дедушка, — и не надо забывать об этом: рабочий класс — это основа.
— Основа основ, — поддержал зять.
