— Успокойся, — шепнула она. — Тебе кто-нибудь сказал?
— Я спокойна. Но ты пришла сообщить мне о ее смерти?! Взволновавшись, Ева молчала.
— Вот видишь, — сказала Джесси с слабой улыбкой. — Ее больше нет. Я почувствовала это недавно.
— В тот день, когда мы тебя нашли.
— Чем?
— На шнурке… рядом с залой. Вошли в маленькую комнату. Там это и было.
Ева остановилась и, видя, что Джесси, подавив вздох, смотрит на нее с ожиданием, продолжала:
— Врачу не удалось ничего сделать. Со всем этим пришлось возиться мне, так как твоя горничная немедленно известила меня. Но я рада, что поехала туда, потому что у меня оказалась записная книжка, — она, конечно, не для полиции. Я опередила врача на несколько минут.
Затем Ева рассказала, как Моргиана велела Эрмине искать золотую монету, как горничная прибежала на грохот упавшего стула и испугалась.
— А теперь прочти, — заключила Ева, передавая Джесси записную книжку, раскрытую на той самой странице. — К сожалению, я не имела права уничтожить эту записку.
Она отошла к окну, став к Джесси спиной. Наступила полная тишина; затем послышался шелест переворачиваемых страниц.
Поняв, что Джесси окончила чтение, Ева с тревогой подошла к ней.
— Не будем никогда более говорить об этом, — сказала ей девушка. — Умереть она не хотела; я это поняла. Но здесь написана правда. Чужая правда. Я не виновата в том, что она чувствовала невиноватой — себя. Я к чужой правде не склонна и платить за нее не хочу. Моя правда — другая. Вот и все.
— Разве я возражаю тебе?
— Я возражаю ей. Что было еще?
— На другой день, рано утром, я и отец проводили гроб на кладбище. Кроме нас, никого не было.
— Двуличные не пришли, — сказала Джесси, первый раз улыбнувшись за время этого разговора. — Почувствовали скандал!
— Хочешь, я передам слухи?
— Нет. Я не люблю сплетен. Хотя… в том значении, какое мы скрыли?!
— Сурдрег не выдаст, конечно. Все остальные видят ряд ссор и более ничего.
— А завтра я возвращусь домой, — сказала Джесси, желая говорить о другом.
— Не советую тебе жить одной.
— О! Я уже написала пятерым родственникам. Трое приедут, наверное, — таким образом, будет с кем пошуметь. Ева! — прибавила девушка, задумчиво смотря на подругу, — знаешь ли ты, что ты очень хороший человек?
Не найдя, что ответить, Ева покраснела и невольно пробормотала: «притупленное сознание».
— Что такое?
— Сурдрег сказал, что у тебя «притупленное сознание»; поэтому ты начала «изрекать».
— Он сам притупленный. Да если бы у мужчины был такой характер, как твой, и он был бы мой муж!
— Я удаляюсь, так как ты, очевидно, нуждаешься в отдыхе.
Когда Ева ушла, Джесси снова перечитала предсмертное письмо Моргианы — и неловко, медленно, как будто это письмо ставило ей на вид все поступки ее, подошла к зеркалу. Она села против него без улыбки, без кокетства и игры, села, чтобы видеть — кто и
Джесси сидела молча, поставив локти на подзеркальник; охватив ладонями лицо, она смотрела на себя так, как читают книгу, и когда прошло много минут, все мысли, какие может вызвать рассказанная нами история, перебывали в ее темноволосой пылкой голове, с дарами и требованиями своими. Наконец, все они ушли; остались две, главные; одна называлась «Да», а другая «Нет».
И «Нет» сказало: «Надень рубище и остриги волосы. Изнури лицо и искалечь тело. Не будь ни возлюбленной, ни женой; забудь о смехе, так живут другие, которым не дано жить в цвете!»
А «Да» сказало иначе, и Джесси; видела дымную от брызг воду, напоминающую прозрачное молоко.
— Я — есть я, — произнесла Джесси, вставая, так как кончила думать, — я — сама, сама собой есть, и буду, какая есть!
Она громко ответила на стук в дверь, и к ней вошел сильно исхудавший Детрей. Он мало спал эти дни и очень надоел Еве, которая неохотно впускала его к Джесси, когда та еще лежала в борьбе с последними содроганиями отравы, медленно уступавшей твердому «так хочу» сильного организма девушки.
— Не более пяти минут, — сказала Джесси, — я очень устала!
— Джесси, — горячо заговорил Детрей, подходя к ней, — мне стоило большого труда решиться сказать о себе… и о вас… Мне пяти минут мало! Когда вы позволите мне прийти к вам? Затем, чтобы… может быть, сейчас же уйти?!
Джесси молчала, внимательно смотря на этого человека, готового отчаянно броситься — в ледяную или теплую воду? Он не знал ничего, потому что не понимал девушек, предлагающих «быть друзьями».
— Когда это началось у вас? — спросила она тоном врача.
— Всегда! Я думаю, что это было всегда!
— Сегодня день траура, Детрей, и лучше будет, если мы обсудим план наших прогулок, как предполагали вчера.
— Я отказываюсь! Неужели вы не видите, что мне худо, — а я еще ничего не сказал!
— Тогда идите.
Побледнев, Детрей пристально взглянул на нее и, медленно поклонясь, с трудом нашел дверь. Джесси шла за ним и, придержав дверь, которую он хотел покорно закрыть, сказала с порога, в коридор, — уходящему, остановившемуся в мучениях:
— Вы помните, как вы меня несли ночью?
— Да, и если бы…
— Так вот, я точнее вас: отсюда и началось, а у кого? — догадайтесь.
Она закрыла дверь, запрещая этим продолжать разговор, а затем, оставшись одна, вверила себя и свою судьбу человеку, с которым только что так серьезно шутила.
Глава XXIV
В ноябре о Джесси Тренган было известно ее знакомым лишь то, что она вышла замуж за лейтенанта Детрея и живет с мужем в Покете, где нет даже порядочного театра.
Дом Джесси стоял пустым; «Зеленую флейту» она продала одному из поклонников Хариты Мальком, находившему драматическое рассаживание по бывшим комнатам артистки вполне серьезным занятием.
Однако чего ждали от Джесси ее знакомые, тотчас признавшие с довольной миной пророков, что ее судьба и не могла быть другой, как «стать на теневой стороне»? По-видимому, вольные и невольные их ожидания сулили ей в будущем ослепительную феерию. Жена ничем не замечательного человека, не имеющего никакого отношения к славе и блеску, жила, между тем, без всяких пышных расчетов, обладая достаточным запасом преданности и любви, чтобы из обыкновенной, очень скромной жизни создать необыкновенную, совершенно недоступную большинству. Как раз в этом отношении нет способов передать сущность жизни мужа и жены так, чтобы сущность эту ощутил слушатель.
Но нам уже приходилось быть непоследовательными. Так как Детрей не только не захотел выйти в отставку, но даже от намеков на это приходил в мрачное настроение, Джесси оставила его жить так, как
