незнакомых. Обычное дело для человека, сильно пьющего. Пьянка начинается в одной компании, потом, как всегда, выпивки не хватает, начинаются пьяные поиски «живой воды», следуют бессмысленные пьяные драки, теряются прежние собутыльники, но обретаются новые. Пьянка катится дальше, и не разберешь, день или ночь на дворе, а спать ложишься окончательно, когда свалит с ног выпитое. Пробуждение – и вот он, рядом, вчерашний собутыльник, с которым наверняка братался и целовался, а сейчас и имени-то вспомнить не можешь.
– Привет! – сказал Юшкин голосом таким глухим и незнакомым, что и сам его не узнал.
– Привет, – отозвался парень. – Выпить хочешь?
Вот тут Юшкин впервые удивился.
– А разве есть? – спросил он, не веря в возможность подобного.
На утро после пьянки – только пустые бутылки. Если где-то что-то и осталось – это законная добыча того, кто проснулся первым и нашел. Так принято, и никто на это не обижается.
– Есть, – сказал парень. – Будешь?
Поднялся со своей кровати, прошел по комнате. Юшкин проследовал за ним взглядом и увидел наконец стол, а на нем – несколько непочатых бутылок водки и небрежно сваленную в кучу снедь. Так не бывает. Должны быть только пустые бутылки и объедки. Удивленный Юшкин нашел в себе силы сесть.
Парень налил водку в пластиковый стакан, выбрал среди горы снеди банку консервированных огурчиков, достал огурец и подошел к Юшкину.
– Держи!
– А ты? – проявил вежливость Юшкин.
– Ты пей, – сказал парень.
И стало ясно, что он с Юшкиным пить не будет. Он вообще был какой-то странный, этот парень. И совсем не походил на обычных юшкинских собутыльников.
Юшкин выпил, закусил огурцом и преданно посмотрел на парня.
– Еще? – догадался тот.
– Ага! – с готовностью кивнул Юшкин.
И второй стакан ему налили. Он даже удивился тому, как все удачно складывается.
– А остальные где? – поинтересовался Юшкин, аппетитно хрустя огурчиком.
– Какие остальные? – не понял парень.
– Ну, вроде как еще был кто-то.
– Не было никого.
– А, понятно, – не стал спорить Юшкин.
Другие-то были, это точно. Несколько человек. Одного Артемом звали. Или Артуром. И другие ребята были. Были, да сплыли. Видно, он в другую компанию попал. Бывает.
– Уф-ф! – сказал Юшкин. – Башка прямо раскалывается. А у тебя?
– Нормально все у меня.
– Значит, ты свою норму знаешь, – сказал Юшкин уважительно. – Слушай, а туалет тут где у тебя?
– На улице.
Надо же – на улице! То-то ему сразу показалось, что не обычная это квартира. На дачный домик похоже. Вот так его занесло. Прямо какая-нибудь платформа Опалиха. Ехал он электричкой или нет? Не помнил.
Парень открыл дверь, за которой было что-то вроде летней веранды. Близкий лес заглядывал в окна. Деревья подступали вплотную к дому, деревянной дряхлой постройке со стенами, когда-то выкрашенными в синий цвет, и кособоким крыльцом, готовым рассыпаться в любую минуту. И дальше, за деревьями виднелись маленькие домики, а от одного к другому бежала узкая тропинка – дорог тут вовсе не было, впрочем, как и заборов, фонарных столбов, людей. Действительно, дачи.
– Так это не Москва? – уточнил Юшкин.
– Нет, – ответил парень. – Сортир вон там.
И указал рукой направление. Юшкин проследил взглядом и увидел почерневшее от времени деревянное строение, в предназначении которого невозможно было ошибиться. Он удалился с достоинством только что опохмелившегося человека. Жизнь уже не казалась ему такой постылой, как пятнадцать минут назад.
Когда Юшкин вернулся, парень все так же стоял у крыльца дома. Стоял и смотрел внимательно. Будто какая-то стена между ними была, между Юшкиным и этим парнем. Вот не свой он, этот парень. Не юшкинского круга. Рядом с ним Юшкин чувствовал себя не очень уверенно, словно чем-то обязанным этому парню. Вроде и наливает, но… как официант в ресторане. А жаль. Тут хорошо. И воздух чистый. И нет никого. Людей совсем не видно. Юшкин это любил – чтобы никого. Или чтобы незнакомые. Вот знакомых он боялся. Они ведь могли продать его с потрохами. А незнакомые о Юшкине ничего не знают. По крайней мере, до первой большой пьянки. И пока им по пьяной лавочке не раскрылся – он в безопасности. Как сейчас. Нет, в самом деле, с удовольствием пожил бы тут недельку. Если бы парень не демонстрировал слишком явно свое отчуждение. Вроде как говорил: я тебя поил-кормил, и все это за мой счет, братец, а теперь извини, загостился ты что-то. Вон как взглядом сверлит.
– Ну что – еще по маленькой, да я поеду? – произнес Юшкин нарочито жизнерадостным тоном.
Вон сколько у этого типа водки – неужели еще одного стакана пожалеет?
– Заходи!
Не пожалел.
И точно – наливал и наливал. Сам не пил. Юшкину это не нравилось, но он молчал до поры и осмелел, только когда нагрузился основательно.
– Ты странный, – сказал он парню. – Почему не пьешь? Не уважаешь?
Застолье стремительно катилось к привычному пьяному скандалу, но скандала не случилось. Парень невозмутимо подливал Юшкину, и тот в конце концов спекся. Когда он уже не мог ни пить, ни даже удерживать более-менее вертикально свое тело, парень дотащил Юшкина до кровати и уложил. Не очень аккуратно, но и без грубости.
К дому Марецкого подъехали уже поздним вечером. Потомок графского рода Тишковых выглядел неважно. Долгий кутеж в ресторане, потом прогулка по ночной Москве, короткий сон, а потом – день поездок по местам былой славы предков.
– Сегодня никуда не пойдем, – сказал Марецкий Китайгородцеву. – Ты Машу довези до дома и можешь быть свободен.
Маше он только коротко кивнул на прощание, демонстрируя полное отсутствие интереса к ней. Будто накануне ничего и не было. Или это всего лишь игра такая была – с показным равнодушием? Китайгородцеву показалось, что игра.
– Машину пригнать к вашему дому? – спросил он.
– А зачем? – вяло отмахнулся Марецкий, которого нисколько, казалось, не волновала судьба его сокровища на четырех колесах. – У тебя там рядом где-нибудь автостоянка есть?
– Есть.
– Охраняемая?
– Да.
– Вот там и оставь. А завтра приедешь.
– Во сколько?
– Я позвоню тебе.
Марецкий потянулся к ручке двери. Китайгородцев тотчас же выскочил из машины.
– Зачем? – воспротивился Марецкий. – Я сам к себе поднимусь.
Китайгородцев сделал вид, что не расслышал, и сопровождал композитора до двери его квартиры. Марецкий на прощание сказал ему со вздохом:
– Ты все-таки не надрывайся так на службе. Меня твое рвение иногда утомляет.
Сказал и закрыл дверь перед самым носом Китайгородцева.
