Том 15. Дела и речи

в изгнании? Я этого не знаю. Нет больше отдельных лиц, не может быть места личному самолюбию, память должна сохранить лишь два слова: общественное спасение. Все мы вместе отныне — один француз, один парижанин, одно сердце; существует только один гражданин — вы, я, все мы. Собственными телами мы готовы прикрыть любую брешь. Сопротивление сегодня, освобождение завтра; в этом — все! Мы больше не из плоти, отныне мы из камня. Я больше не помню своего имени, отныне меня зовут Родина. Будем готовы встретить врага! Отныне все мы зовемся: Франция, Париж, стена!

Как он будет прекрасен, наш город! Пусть Европа приготовится к невероятному зрелищу, пусть она приготовится увидеть, как возвеличится Париж; пусть она приготовится увидеть, каким светом засверкает этот необычайный город. Париж повергнет в трепет весь мир. В этом городе-чародее таится герой. В этом городе остроумия скрывается гений. Когда Париж поворачивается спиной к Табарену, он становится достойным Гомера. Париж покажет, как он умеет умирать. Освещенный лучами заходящего солнца Собор Парижской богоматери перед смертью испытывает возвышенную радость. Пантеон вопрошает себя, как он сумеет вместить под своими сводами всех тех, кто получит право покоиться в нем. Гарнизонные войска отличаются доблестью, мобильные войска — неустрашимостью; у них лица молодых людей и выправка старых солдат. Шествуя вместе с батальонами, поют дети. И каждый раз во время атаки пруссаков, когда визжит картечь, на улицах наблюдаешь одно и то же: улыбающихся женщин. Париж, ты украсил цветами статую, символизирующую Страсбург; история украсит тебя звездами!

Париж, 2 октября 1870

БОРДО (ФЕВРАЛЬ-МАРТ 1871)

ПРИБЫТИЕ В БОРДО 14 февраля 1871 года

В этот час я должен обращаться к народу только через Национальное собрание. Вы спрашиваете меня, что я думаю по поводу войны и мира. Я не могу обсуждать здесь этот вопрос. Осторожность — неотъемлемая часть преданности. В настоящее время ждет своего решения вопрос о самом существовании Европы. Судьбы Европы неотделимы от судеб Франции. Мы стоим перед грозным выбором: безнадежная война или еще более безнадежный мир. Этот великий выбор — безнадежность, сопровождаемая славой, или безнадежность, сопровождаемая отчаянием, — этот ужасный выбор может быть сделан лишь с высоты парламентской трибуны. Я его сделаю. Можете не сомневаться, что я не изменю своему долгу. Но не настаивайте, чтобы я высказался здесь. Одно лишнее слово, произнесенное в общественном месте, может привести к серьезным последствиям. Разрешите мне хранить молчание. Я люблю народ, и он это знает. Я безмолвствую, и он меня поймет.

Да здравствует Республика! Да здравствует Франция!

ЗА ВОЙНУ В НАСТОЯЩЕМ И ЗА МИР В БУДУЩЕМ ЗАСЕДАНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО СОБРАНИЯ 1 марта 1871 года

Председатель. Слово предоставляется господину Виктору Гюго. (Напряженное внимание.)

Виктор Гюго. Империя дважды совершила отцеубийство: убийство республики в 1851 году и убийство Франции в 1871-м. На протяжении девятнадцати лет мы терпели — не без протеста — официальные и публичные восхваления отвратительного режима, ныне уже павшего; но поразительнее всего то, что здесь, в этом Собрании, во время столь мучительной и горькой дискуссии, перед лицом поверженной и агонизирующей Франции, нам довелось услышать жалкий лепет в защиту империи. (Движение в зале.)

Я не собираюсь задерживать ваше внимание на этом инциденте, который уже исчерпан, и ограничусь констатацией единодушия, проявленного Собранием.

Несколько голосов. Кроме пяти депутатов!

Виктор Гюго. Господа, в настоящую минуту на Париж направлены жерла прусских орудий; еще ничего не кончено, Париж ожидает; и мы, его представители, на протяжении пяти месяцев жившие той же жизнью, что и он, мы обязаны поведать вам его мысли.

На протяжении пяти месяцев сражающийся Париж вызывает изумление всего мира; за пять месяцев республики Париж стяжал себе больше славы, чем потерял за девятнадцать лет империи. (Возгласы: «Браво! Браво!»)

Эти пять месяцев республики были пятью месяцами героизма. Париж противостоял всей Германии; один город остановил целое нашествие; Париж преградил путь десяти объединившимся против него народам, этому потоку северян, который уже не раз затоплял цивилизацию. Триста тысяч отцов семейств внезапно стали солдатами. Великий народ Парижа создавал батальоны, отливал орудия, возводил баррикады, рыл подкопы, умножал свои укрепления, охранял свои валы; он терпел голод и холод; подвергаясь невиданным страданиям, он проявлял чудеса храбрости. Перечислить эти страдания небесполезно, ибо нас слышит история.

Не было уже ни дров, ни угля, ни газа, ни огня, ни хлеба. Ужасная зима, Сена, покрытая льдом, пятнадцать градусов мороза, голод, тиф, различные эпидемии, опустошение, картечь, орудийный обстрел. В этот час Париж пригвожден к кресту и истекает кровью. И вот, этот город, с которым не может сравниться ни один город в истории, этот город, величавый, как Рим, и стойкий, как Спарта, город, который пруссаки могут осквернить, но которым они не сумели овладеть (возгласы: «Превосходно! Превосходно!»), — этот священный город, Париж, дал нам наказ, усиливающий грозящую ему опасность, но умножающий его славу, наказ — голосовать против расчленения родины (возгласы «Браво!» на скамьях левой); Париж готов принять на себя любой удар, но он не хочет, чтобы калечили Францию.

Париж готов скорее пойти на смерть, чем допустить бесчестие Франции. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!») Достойно внимания и то обстоятельство, что Париж дал нам наказ поднять свой голос не только в защиту Франции, но одновременно и в защиту Европы. Париж выполняет свою роль столицы континента.

Нам, а следовательно, и вам, предстоит решить две задачи:

Возродить Францию и предупредить Европу. Да, в этот час интересы Европы совпадают с интересами Франции. Речь идет о том, предстоит ли Европе вновь стать феодальной; речь идет о том, должны ли мы, едва избежав одной опасности — теократического режима, подвергнуться другой опасности — режиму военщины.

Ибо в этот роковой год Собора и резни… (Возгласы: «Ого!»)

Голос слева. Да! Да! Превосходно!

Виктор Гюго.…я не допускал, что можно отрицать стремление папы провозгласить себя непогрешимым, и не допускаю мысли, что можно оспаривать факт появления средневекового императора рядом с пытающимся воскреснуть средневековым папой. (Шум справа. Одобрительные возгласы на левых скамьях.)

Один из правых депутатов. Вы говорите не по существу!

Другой правый депутат. Во имя нашей несчастной родины оставим все это в