Вдруг Дана говорит, что «с новым ребенком ты сможешь, Меир, заняться с первого его дня». – «Даже с первого мгновения», – смеется Рахель, и я понимаю, что она хочет, чтобы я присутствовал во время ее родов. Снова я пытаюсь мудрствовать, и говорю, что теперь понял, кто кого опережает, яйцо или курица. Они смотрят на меня и останавливаются. Я говорю, что, понятно, курица была сотворена первой, а потом уже она снесла яйцо. «Если так, – говорит Рахель, – кажется мне, пришло время родов».
В больнице нас ждут и Шломо, и Шахар, что кажется мне странным, но Дана говорит, что важно было сообщить всем. Шломо идет нам навстречу и протягивает мне руку. Тяну к нему свою, но нашим рукам как- то не удается встретиться. Рахель уводят, а мы остаемся в приемной. Шломо и Шахар тихо разговаривают между собой, то задумчиво помалкивают. Кажется мне, они играют в шахматы. Мы с Даной расхаживаем вдоль стен. «Присядем, – говорит она наконец. – Несомненно, Натан захочет связаться с нами в ближайшее время. Кажется, ему понадобится квартира сразу с возвращением». Я говорю ей, что мы с радостью вернемся в нашу прежнюю квартиру. «Думаю, что Рахель будет очень рада». Шахар подходит ко мне и отзывает в сторону: «Меир, все уже знают, что ты намного сильнее, чем все думали, и чем ты сам притворялся. Пришло время, чтобы мы начали сотрудничать». Отвечаю, что в этот момент меня интересуют лишь роды Рахели. У нее сильные боли, и вот родился новый ребенок. Неожиданно Шахар ударяет меня в лицо. На секунду мне кажется, что показалась кровь. Он кричит, что все разрушилось из-за меня. «Отец транжирил время в Лондоне, бизнес наш на грани развала, Дана не совсем верна отцу, а ты притворяешься спокойным». Шломо подскакивает, чтобы заставить его замолчать, Шахар плачет, и Шломо обнимает и оттаскивает его в угол зала для посетителей. Дана говорит, что это временный взрыв чувств, и нет людей, более близких, чем мы. Шломо говорит: хорошо, что есть у него возможность иногда показать, что он старший брат.
В эту минуту меня зовут к Рахели, и я почти бегу. Выясняется, что там, куда я прибежал, нет входа, но я боюсь искать другой путь, двигаюсь против людского потока и наталкиваюсь на двери.
Рахель плачет и радуется, на руках ее ребенок. Говорит, что ждала, ибо хотела, чтобы я первым увидел ее в родильной палате, но, «теперь уже неважно. С этого момента ребенок только наш с тобой, а мы только ее и Ярона родители». Я тоже плачу, глажу головку дочери, и решаю, что с этого мига я буду с ней, и буду точно записывать все, что она делает, что с ней будет происходить час за часом. Приходит Дана, сыновья Натана выглядывают из-за нее. Прошу разрешения у Рахели, и она соглашается, чтобы все подошли на минуту, а затем «оставили бы нас в покое». Дана входит, какая-то очень слабая, смотрит на ребенка, обнимает Рахель, хочет и меня обнять. Подбегает Шломо, говорит, что отец его звонит, подает мне телефон. Натан поздравляет меня, говорит, что это большая радость, что через пару дней он возвращается и будет мне признателен, если я освобожу квартиру. Я говорю, что сделаю это с удовольствием. Он предлагает мне найти какую-либо дополнительную работу, «жена и двое детей и всякие твои странные идеи потребуют многих денег, а я не смогу покрывать все твои расходы».
Шахар извиняется за свое грубое поведение, спрашивает – есть ли у нас уже имя для ребенка. Рахель говорит, что если я соглашусь, быть может, назовем девочку именем их матери – Рина. Они смотрят на нас, и я думаю, что сознание их одиноко заблудилось в мире, и из своего одиночества ищет глазами, где оно обретается. Шахар первым подходит к Рахели и, волнуясь, благодарит ее. Шломо спрашивает, чем нас отблагодарить. Вообще неясно, сможет ли отец продолжать обеспечивать меня работой на полную ставку.
Дана говорит, что я устроюсь, и вообще неплохая идея как-нибудь поехать на могилу Рины. Шломо упрямится: хочет знать, чем им нас отблагодарить. Шахар предлагает поработать для нас, помочь нам в доме с маленькой Риной, как «вы помогли нам с маленькой Маор», Шломо шутит и говорит, что готов меня брить каждое утро. Шахар одергивает его, но я говорю, что в словах Шломо нет ничего зазорного. Я удивляюсь тому, как все ухитряются одновременно и приблизить меня к себе и рассердить.
Рахель, я и маленькая Рина возвращаемся в наш первый дом. Встречает нас с большой радостью Ярон. Теперь я должен заново готовить отчеты обо всем, что происходит с Натаном и его женами. Невозможно это делать по-прежнему, когда в доме ребенок. Ведь я решил описывать ее поведение каждый час (хотя бы несколько строк). Пришло время отбросить другие вещи. Натан может найти себе кого-нибудь другого, который будет вести отчеты о его жизни и достижениях, и даже если нет, Рахель считает, что за это я не отвечаю.
Спустя несколько недель Дана приходит нас проведать. Одета в шорты, носит темные очки. Держит за руку Маор и целует ее в голову каждые несколько минут. Смотрит на маленькую Рину и, может, вспоминает Рину, которая была и ушла на тот свет. Разговаривает с Рахель и почти не смотрит на меня. Оттягивает шорты вниз, когда они задираются, интересуется тем, как Рахель справляется в такой маленькой квартире, которая, к тому же, «была запущена в последние месяцы». Рахель спрашивает, могу ли я приготовить для них питье и принести вкусное печенье, которое Ярон привез из Иерусалима. Иду в кухню. Возвращаюсь и вижу: Маор смотрит на маленькую Рину, Дана – на Рахель. Неожиданно Дана заглядывает мне в глаза и говорит, что рада быть у нас. «Я слышу от Рахели столько добрых вещей. Вы как постаревшая супружеская пара, которая вновь влюблена». Рахель смотрит на меня и говорит, что это «тонкий и красивый образ». Она рассказывает Дане, что я время от времени даю частные уроки и читаю лекции большим группам. «Все больше и больше людей приглашает его». – «Эта работа действительно подходит Меиру», – соглашается Дана. «Вообще предпочтительно, чтобы он всегда оставался дома, – подытоживает Рахель. – Когда он крутится где-то, проявляет активность, нельзя знать, что может с ним случиться. Меир обладает силами, удивляющими каждый раз заново, быть может, даже странными. Я не хочу, чтобы он снова впутал нас в какое-нибудь дело».
Значит, Рахель за то, чтобы я все время пребывал дома. Надо лишь договориться, в какой части дома я буду находиться большую часть дня. Конечно, меня больше влечет крутиться в больших домах, но я и тут устроюсь. Скоро вернется Натан, и волей-неволей ему придется зависеть от меня, ибо я должен буду время от времени посылать британцам отчеты, согласно их требованиям.
Рахель и Дана продолжают беседовать, и, кажется, договариваются о следующей встрече. Перед уходом Дана приближается ко мне, кладет руки мне на плечи и вглядывается в мои глаза. Говорит, что мне надо остерегаться, чтобы не давать повода другим женщинам влюбляться в меня, или быть сбитыми с толку моим поведением. Говорит, что у меня прекрасная семья, и что она должна торопиться домой и выяснить, оставил ли ей Натан сообщение о скором своем приезде.
Тотчас же после ее ухода звонит Натан и спрашивает, где Дана, опекаем ли мы ее, как положено. Он рад слышать мой голос и возвращается в страну через неделю. «И не думай, Меир, что я забываю ту определенную пользу, что ты мне принес. Иногда друг бывает ближе человеку, чем его жена. Как-то в офисе, когда мы спорили об идолопоклонстве, ты пытался доказать, ссылаясь на Книгу Торы «Второзаконие», что самая большая опасность идолопоклонства исходит от близкого человека». Он кашляет, и я пугаюсь, чего это он решил привести этот пример. Откашлявшись, он говорит, что тотчас по приезду пригласит меня посоветоваться насчет работы над манускриптом. Я прощаюсь с ним, желаю доброго полета, и думаю о том, что вечером постараюсь решить с Рахелью, в какой части дома буду находиться большую долю времени, и когда, все же, поеду проведать Ярона в Иерусалиме.
