пола. Зачатие в разных районах понимается по-разному. В одних районах считают, что в результате серии семяизвержений накапливается достаточно спермы, которая останавливает менструации, и из этой смеси растет ребенок. В других полагают, что мать ответственна за образование крови и плоти, а отец — костей ребенка. В третьих представления сложнее: необходимо 5—6 семяизвержений подряд, чтобы из менструальной крови, пищи и «текущего внутри» молока образовалось «яйцо», а затем во время следующих соитий будущий отец вселяет в женщину дух ребенка и разбивает яйцо, из которого начинает расти маленький человек. Как бы то ни было, признавая связь между ребенком и обоими родителями, аборигены отводят решающую роль духу ребенка — именно он оживляет плоть и вдыхает жизнь в зародыш. Сексуальные отношения широко варьируются в разных племенах. Большинство систем родства предусматривают потенциальную замену супругов: отец может жениться на предназначенной сыну женщине и передать ее сыну, когда тот вырастет; сын может сожительствовать с женой отца и жениться на ней после его смерти. В одних районах допускаются внебрачные сексуальные отношения с дополнительными женами, в других — с дополнительными мужьями. Сексуальные партнеры могут соединяться и на кратковременный период, например для ритуального совокупления. Все это отнюдь не исключает человеческих переживаний, которые часто идут вразрез с установленными стереотипами: любящая пара может убежать вместе, освобождаясь от обязанности вступления в брак с предназначенными партнерами, а жена — испытывать чувство ревности из-за ритуальных совокуплений мужа. Все, кроме религии, в том числе и сексуальное поведение, обсуждается в присутствии детей. Нередко дети могут быть свидетелями полового акта взрослых, который имитируют потом в своих играх. «Разыгрывают» они и многие типичные для взрослых ситуации. Например, один мальчик убегает с «женой» другого. Взрослые в общем снисходительны к тому, что игровые «супруги» не всегда те, кто предназначен для совместной жизни в будущем. Но некоторые обычаи соблюдаются строже: дети, которые в игре «в семью» называют себя тещей и зятем, не должны играть вместе вне этой игры (у взрослых отношения тещи и зятя, вероятно, во избежание конфликтов резко ограничены: они не смотрят друг на друга, должны разговаривать через посредников и т. д.). До 2—3, иногда до 5—6 лет детей кормят грудью; матери довольно терпимы к тому, что мальчики царапают и кусают грудь, но девочек за это наказывают. Девочки, становясь старше, вносят все больший вклад в собирание пищи. Мальчики с возрастом все больше времени проводят в обществе мужчин; до наступления взрослости им еще нельзя заниматься настоящей охотой, поэтому они небольшими группами «охотятся» на ящериц, кузнечиков. Переход ко взрослой жизни осуществляется через обряды инициации — посвящения в мужчины или женщины, В эти обряды включается более или менее формализованное обучение «правилам пола». Но еще до инициации девочки некоторых племен периодически ночуют в лагере будущего мужа, привыкая к нему и его окружению.
Таким образом, детство у австралийских аборигенов не прелюдия к взрослости, а часть настоящей жизни. Детям не читают нравоучений — они живут среди взрослых, наблюдают за их поведением, подражают им и в зависимости от их реакций ведут себя так или иначе. Мальчик подражает отцу и деду, другим мужчинам; девочка — матери и бабушке, другим женщинам. Когда дети вырастут, их жизнь будет практически такой же, а опыт старших окажется полезным и нужным. Они в чем-то обновят его, но, не нарушив главной сути, передадут его своим детям и т. д.
Даже это беглое описание показывает, что, во-первых, пол играл значительно бо?льшую, чем сегодня, роль в жизни общества, во-вторых, основные семейно-родовые и психосексуальные представления и стереотипы оставались на протяжении многих поколений почти неизменными, наконец, в-третьих, подготовка к жизни и формирование полового сознания происходили преимущественно через механизмы социализации. Общества рассмотренного типа получили название «повторяющихся»: уроки жизни, полученные в детстве от отцов и дедов, определяли способ существования до глубокой старости. Жизнь последующих поколений не отрицала опыта предыдущих. Конечно, поколения отцов и детей всегда в чем-то расходились — уже в Древнем Египте раздавались жалобы старших по этому поводу. Не будь таких расхождений, история бы просто топталась на месте. Кроме того, особенности психосексуальной культуры и ее передачи тесно связаны со способами ведения хозяйства и социальной структурой, определяющими некоторые изменения психосексуальных стандартов. Но в целом половая социализация определялась традициями.
Историческое познание — это диалог культур, в том числе и психосексуальных. В этом легко можно убедиться на примере средневековой культуры. Вырванная из целостного контекста времени, половая социализация этого периода малопонятна современному человеку. Человек средневековья и человек сегодняшних дней разделены некоторой дистанцией, так что естественное для одного кажется совершенно противоестественным другому. Не эти ли коллизии наиболее интересны в фантастической литературе, посвященной перемещениям во времени?!
Сегодняшнему взрослому его сверстники из средневековья показались бы инфантильными по интеллектуальному развитию, а представители старших поколений и вовсе не нашли бы своих ровесников: продолжительность жизни была меньше, процентное количество детей и юношей в обществе — соответственно больше. Специфическая природа детства как периода развития и становления личности еще не осознавалась. Ребенок рассматривался как маленький взрослый, как бы его миниатюра. Они были соседями по школьной скамье и партнерами по играм. Характерно, что дети, присутствующие в средневековых живописных сюжетах, и одеты как взрослые.
Семья в те времена существовала как союз супругов, а не как ячейка общества, выполняющая социально важную функцию воспитания детей (только в XV—XVI вв. появляются первые семейные портреты в интерьере). Совсем иными были каноны отношения к телесности и структура эмоциональной жизни, порог неловкости и границы стыдливости находились не там, где сегодня. Вплоть до конца XVII в., когда появились спальни, сон людей разного пола и возраста в одной постели был обычным делом, причем, кроме католических монахов (им было запрещено раздеваться), все спали обнаженными. Стеснительность еще не была развита, и сексуальные отношения были не более чем частью — пусть своеобразной, но не окутанной покровом стыдной тайны — общего хода жизни, частью, которую не исключали специально из поля восприятия детей. Как и в «повторяющихся» обществах дети наследовали образ жизни родителей, перенимая их опыт, в том числе и психосексуальный, в ходе социализации.
Начиная с эпохи Возрождения постепенно складывается и набирает силу тенденция проектирования, управления культурой. Духовную диктатуру церкви начинают ослаблять ранние формы буржуазного просвещения, связанные с зарождением капиталистического уклада. Христианскому аскетизму теперь противостоит гуманизм, реабилитирующий высшую ценность — человека. Джанотто Манецци пишет о человеческом теле уже не как о «сосуде греха» и «темнице души», но как о вызывающем восхищение сочетании благородных, превосходных и прекрасных качеств, идущих рука об руку с замечательным и творчески-созидательным разумом. В представлениях эпохи Ренессанса человек — центр Вселенной, для которого первостепенное значение обретают нравственность, благородство, пробуждение и раскрепощение личности. Гуманизм Ренессанса реабилитирует и земную любовь мужчины и женщины: религиозным табу противопоставляется нравственное чувство, в соединении с которым плотская любовь поднимается до высоты святыни, до проявления духовности и гармонии. Это, по определению Ф. Энгельса, «жизнерадостное свободомыслие»[3] диктует и новый подход к воспитанию. Сформулированные П.-П. Верджерио принципы гуманистического воспитания живы по сей день: индивидуальный подход; учет возрастных различий; учет индивидуальных физических и психических различий; воспитание тела и воспитание души; роль личного примера воспитателя; ориентировка на самораскрытие личности воспитуемых.
Начиная с XVII—XVIII вв. по мере формирования понятия о личности и роста интереса к ребенку как объекту воспитания складывается тенденция романтизации и сентиментализации детства. Этот возрастной период воспринимают как символ естественной и безмятежно-счастливой невинности, ангельской чистоты в противовес рассудочно-холодной, порочной, искушенной в грехах взрослости. Правда, идеализация детства не содержала даже грана интереса к подлинному живому ребенку и его психологии. Подгонка реального детства под сплав его идеализации с традиционной религиозной моралью начинала серьезно конкурировать с проектированием культуры.
В XIX в., к концу которого относится зарождение научной сексологии, психосексуальная социализация подрастающих поколений отражала официальную мораль. Эта мораль выносила телесность и сексуальность за границы «приличного», и Ф. Энгельс едко иронизировал по поводу работ немецких социалистов, читая
