И тут он им выдал! Он исполнил песню под названием 'Пушкин ' (' Тает желтый воск свечи... ' ), опус номер - уж и не помню какой - Леонида Филатова и Владимира Качана. Выдал, разумеется, как собственное озарение (ведь для того и пришел) и в манере, скажу без ложной скромности, автора читаемых вами строк.
Магнитофонные записи автора тогда уже вовсю крутились по Москве, и склишировать его манеру пения было просто. Так или иначе паренек и на группу, и на режиссера впечатление произвел. И вот как спел - так оно в конечном итоге на экран и попало. Автор увидел это кино по случаю, лишь через несколько лет, но не сильно опечалился тем, что еще одну ' народную ' песню кто-то присвоил.
Да и Филатов тоже, когда узнал об этом, лишь небрежно отмахнулся : 'А! Ну и черт с ним, сочиним чего-нибудь еще '. И, правда, сочинили...
Но если и была какая-то бледная тень досады, то только оттого, что в исполнение песни 'Пушкин ' он решил добавить слезливости, и это ее не улучшило.
К слову, этим грешили многие авторы и исполнители песен, будто имея в виду определенную цель - выбить слезу. Хоть оголтелым сантиментом с дрожью в голосе, хоть доской - неважно, но - выколотить. Как спела одна эстрадная девушка: 'Скатилась в шляпу мелкая монета, а следом по щеке - огромная слеза!
' Прямо водянка какая-то! Огромная слеза - и тоже в шляпу...
Однако чаще всего плакать было не от чего и незачем. Один знакомый сказал по этому поводу фразу исчерпывающую: 'Творчество многих наших бардов - это ностальгия по неосознанному '.
Но это так, апарт, отошел на полминуты с тропы в кусты рядом... продолжим.
Последний эпизод. Через несколько лет я приехал на гастроли в какой-то город, кажется, в Казахстане. Индивидуальные были гастроли, так сказать соло. По линии Бюро пропаганды киноискусства (представьте, было такое бюро). И это 'бюро' давало возможность артистам зарабатывать деньги, рассылая их поодиночке со своими программами по большим и маленьким городам всего СССР, снабжая при этом роликами из кинофильмов, в которых они снимались. Вот и я сделал в один прекрасный день такую программу и стал ездить.
Эта поездка в Казахстан была тяжелой: много концертов и много переездов, и, кроме того, я иногда попадал в такие места, где меня мало кто знал, мало кто понимал, и добиваться сочувствия аудитории приходилось с боем. И вот эта гастроль подошла к концу. Мне взяли билет на проходящий поезд в Москву и оставили на вокзале. По расписанию поезд должен был прибыть через час. Я отправился ждать и заодно ужинать в вокзальный ресторан. Ресторан был почти пуст, только за одним столиком сидела компания молодых людей с водкой и гитарами. Они тихонько, не нагло пели песню за песней. Очередную песню я узнал (я вообще ее хорошо знал) 'Пушкин ' называлась... После того как ребята ее с чувством исполнили, я подошел к их столику и нормально, без агрессии, а просто из чисто академического любопытства поинтересовался: что за песню они только что спели? Мне ответили...
- А кто это сочинил? - спросил я, желая поскорее узнать фамилию этого незаурядного человека.
И мне рассказали - взахлеб, перебивая друг друга - печальную историю (а на самом-то деле - легенду, миф!) о некоем самородке, который спел эту песню в фильме 'Молодые ', но, сочинив ее, видимо, так в нее вложился, так себя истратил, что больше, к сожалению, так ничего и не смог написать. И спился...
Я сочувственно покивал, сказал: ' Спасибо, извините, что побеспокоил ',- и отошел...
' Вот драма-то где! - думал я, сидя опять за своим столиком. - Это же надо!
Несколько лет внушать всем окружающим и самому себе, что это ты сочинил, уже приучить всех к этой мысли и самому постепенно привыкнуть. Уже привыкнуть к маске смурного, непредсказуемого самородка, который спит-спит и вдруг как даст! - нечто такое... такое даст!.. Может быть... чего все знакомые от него уже давно ждут, но он почему-то все медлит... Но уже вот-вот, скоро он всем покажет такое, что все ахнут в изумлении и восхищении!.. Каково это! Носить такую маску и годами так ничего и не выдавать по причине того, что-де природа выброса у настоящего гения таинственна и внезапна, как извержение вулкана, поэтому пока - только молчать, грозно молчать, якобы накапливая в себе огненную лаву слов и мелодий...
Ну и пить, конечно, вот как Есенин или Высоцкий... И при этом знать там, в самой глубине, что песню, ту единственную, за которую тебя уважают, ты украл, что ты не тот, за кого себя выдаешь, что ты все время только делаешь вид, что можешь, а сам не можешь ничего, и что Есенин и Высоцкий хоть и пили, но писали хорошо и много, а ты... И носить, носить эту занозу в себе, и она будет ныть и мучить, а вынуть нельзя, потому что тогда надо будет признаваться : я не тот, простите!.. А тогда уж - совсем катастрофа! Отваги на это нет, и заноза постепенно превращается в нарыв, надрыв, разрушение себя изнутри. Выхода не видишь, и остается только местный наркоз - водка и общий наркоз - много водки.
И смешно, и страшно, и жалко... '
Подошел поезд. Я уехал...
Легенда № 2. Несчастный белый офицер
Еще одна компания молодых людей. Несколько юношей и столько же девушек. Всем уже более-менее понятно, кто с кем будет, взаимные интересы определились, танцы и любовь - не за горами, уже скоро... Однако есть еще общепризнанное оружие массового поражения женщин - это лирические песни под гитару. Когда уже любовный зной сгущается над комнатой, за окном темнеет, но свет не зажигается; когда все начинают разговаривать вполголоса; когда случайно встречаются руки - и взгляд уходит от ее лица не так поспешно, а потом и вовсе нагло застревает в ее глазах, смущая, предлагая, обещая... то есть когда поле уже вспахано и даже засеяно, тогда остается только пролиться дождику - и все взойдет и зазеленеет.
Этот дождик (практически из слез) вызывается тем самым оружием массового поражения, песнями под гитару, отчаянным сантиментом исполнителя, невидного в общем-то мужчины, юноши, молчавшего до поры в углу. Он может петь даже плохо, но содержание подкупает. Все затихают. Всем начинает хотеться любви не простой, а возвышенной и поэтической; неизбежный предстоящий 'разврат' облагораживается романсом; все будет для девушек не так досадно: одно дело, знаете ли, - не уважать себя за то, что отдалась первому встречному, и совсем другое - знать, что уступила романтическому порыву. Пусть все и не закончится настоящей, большой любовью - неважно: надо же ее искать, продолжать попытки, а сидя дома - разве что найдешь? Как поется в одной песне одной девушкой одному юноше: 'Я другими тебя заменить не сумела. Видит Бог, я старалась, я этого даже хотела '. То есть как она ' старалась ' и через скольких в это время прошла, можно только вообразить, однако не будем тревожить собственную фантазию, а просто почувствуем уважение к этим стараниям, к этому колоссальному объему работы и поймем наконец, что все это было не банальное б...во, а поиски счастья...
Этим оружием массового поражения автор тоже когда-то пользовался широко и беззастенчиво, но быстро перестал, решив, что это унижает его чувство собственного достоинства, что при этом любят вовсе не его, а его песни. А поскольку автор был горд и самолюбив, он не смог позволить себе попирать вот таким образом свою честь, перестал ездить в гости с гитарой и, наоборот, только злился, если его просили в какой-нибудь компании спеть. Вот тут, как правило, уже злилась компания, полагая со своей стороны, что он только капризничает и кокетничает. Автор к тому времени считал себя в этой области профессионалом, а какой профессионал любит работать в гостях? Врачи или адвокаты тоже ведь терпеть не могут, когда после пары рюмок к ним подсаживается кто-то и, начиная как бы издалека, с погоды, плавно переходит к тому, что, мол, странно, в последнее время у него вот тут что-то побаливает.
'Что бы это могло быть? ' - задает он вроде риторический вопрос куда-то в воздух и вроде бы и не ждет никакого ответа. И врач, тяжело вздохнув и отложив вилку, начинает консультацию. Так и тут, совершенно случайно в каждой компании где-то лежала гитара и наступал момент, когда все хотели послушать. Говорят, один раз, когда Высоцкому в гостях вот так же вынесли гитару и один пожилой дядечка сказал: ' Может, вы нам все-таки споете? ', Высоцкий спросил: ' А вы по профессии кто будете? ' 'Я генерал '. Тогда Высоцкий вполне логично предложил: ' А может, тогда вы нам тут немного постреляете? '
Я же придумал свой ответ. Я говорил: 'А где вы видели сталевара, который ходит отдыхать к родному мартену? ' Но все равно обижались...
Однако многие мои знакомые не стеснялись почти до старости использовать гитару и песни только для того, чтобы овладевать девушками. Не без гордости отмечу - в том числе и наши с Филатовым песни. Когда я в студии записывал, например, песню 'Провинциалка ', ко мне подошел один из сотрудников и, нимало не смущаясь, поведал о том, со сколькими девушками ему удалось сблизиться благодаря этой песне. То сам, говорит, исполнял, то на магнитофоне оригинал заводил - меня, стало быть... Эффект был безошибочным, девушки млели, таяли и были готовы на все. Ни разу, говорит, отказа не было. Надо полагать, это был комплимент такой, это он песню так похвалил, что, мол, не надо крутить никакого порно, не надо поить крепкими напитками - спел, и все! Она (песня), мол, сама по себе - такой возбудитель, что-то вроде виагры, специально для женщин с развитым воображением. Ну как тут было не испытать законную гордость от того, что мы с Филатовым ухитрились сочинить такую сексуальную штучку, сами об этом не подозревая!..
А уж ' народная' песня 'Дневник прапорщика Смирнова ', которую называли: кто - 'Танька ', кто - 'Мы шатались на Пасху ',- это вообще отдельный разговор.
Прапорщик Смирнов - кстати, персонаж, специально выдуманный для песни. Тот самый прапорщик, из белых...
Но если учесть, что мама автора музыки носит девичью фамилию Смирнова, что ее отец, а стало быть, мой дедушка, - тоже Смирнов и тоже из белых; что он перешел в свое время на сторону красных не по политическим соображениям, а по причине горячей любви к бабушке, которая была в противоположном лагере и служила в отряде Котовского; и при этом иметь в виду, что Филатов, когда пишет стихи про Смирнова, обо всем этом и понятия не имеет, то вся история с этой песней начинает приобретать уже личную и почти мистическую окраску. Кроме того, она сочинена с очевидным сочувствием к несчастному белому офицеру, который в бегах по всему миру не может никак забыть свою Таньку и свою поруганную отчизну, а это уже почти криминально в столице социалистического лагеря.
Кстати, о лагере: пишется, а затем поется этот монолог с лагерным надрывом, еще чуть-чуть - и пьяная истерика. И чего там только нет: и Танькино фото, которое он таскает с собой по всему свету, всхлипывая над ним в тяжелые минуты, и вскрытие себе вен холодной ночью, и мадьярская цыганка, и чахотка, и татарин Ахметка, проститутки и воры, шулера и князья - словом, весь джентльменский набор, использованный для того, чтобы песню слишком серьезно не воспринимали, чтобы она выглядела почти пародией. Все, кажется, было сделано для этого и пелось соответственно, но... нет! Конечный результат оказался обратно пропорционален задуманному: все ее стали принимать всерьез. Меня даже как-то вызвали в райком комсомола и деликатно посоветовали не петь ее публично, чтобы не портить себе биографию из-за такого пустяка. И я с тайной и трусливой гордостью несостоявшегося диссидента пообещал не петь. А-а! Чего там! У нас их еще полно! Тем более что от ее полублатного надрыва и самому как-то неловко. Однако ей, песне этой, мое мнение, авторство и даже предательство - были уже до фени; она прозвучала на нескольких концертах, была записана на магнитофоны и самостоятельно отправилась в дальний поход по Советскому Союзу, растлевая и развращая комсомольцев и других советских людей.
Стала, короче, опять-таки ' народной '.
Время от времени она подавала о себе весточки. Уже лет десять, как я ее не пел и успел позабыть об ее существовании, когда меня разыскал один певец с просьбой: дать слова и ноты этой песни, чтобы ею попользоваться в ресторане, в котором он в то время выступал. Ни того, ни другого я дать не мог, потому что слова помнил лишь фрагментами, ну а ноты... Автор в принципе знал, что они существуют, знал даже, как их зовут - до, ре, ми и так далее, но в нужном порядке они располагались только у него в голове, а чтобы на бумаге - об этом и речи не было. Это вроде как - грамоте не обучен, но говорить умею... Но тот самый ресторанный певец авторов знал, поэтому сначала обратился к Филатову за текстом. Филатов стихи свои тоже помнил довольно смутно и отправил певца к другому первоисточнику, полагаю - чтобы только отделаться. Выяснилось, что напрасно гонял, второй автор тоже ему ничем не смог помочь.
А хотелось, потому что певец сулил за исполнение песни хорошие авторские отчисления.
Отчисления, читатель, - это просто деньги, которые соответствующее агентство переводит авторам за исполнение их произведений. А если произведение пелось в ресторане, это было особенно выгодно, так как процент отчислений шел от общей ежевечерней выручки ресторана. Сам процент обозначался цифрой ничтожной, но если прикинуть, от какого количества водки и бифштексов, получается много. То есть мы с Филатовым просто купались бы в деньгах!.. Если бы, разумеется, певец свое обещание выполнил и заносил бы наши фамилии в стандартный документ, именуемый ' авторской рапортичкой '. ( Этот чудный термин, видимо, происходит от слова ' рапорт '.) Но он бы не выполнил...
Это выяснилось позже. Выяснилось, что он был высокоталантливым мистификатором и вдохновенным аферистом. Он всю свою жизнь соткал из мифов, которые сам про себя придумал, а потом в них поверил. Комплексов у него и в помине не было, он был феноменально, очаровательно бессовестен, что и помогло ему стать, если так можно выразиться, лидером белого движения в социалистической и постсоциалистической России. Он собрал коллекцию ' белогвардейских ' песен, дал им свое имя, и, конечно, 'Дневник прапорщика ' был бы ему весьма
