— Почему ты говоришь так? От кумыса никто не теряет рассудок. Разве твой друг Буре, каждый день пьющий кумыс, безумец?
Купец вскочил и принялся ходить по юрте. Буре с любопытством наблюдал за гостем.
— Ты знаешь, Бурехан, — быстро говорил араб, — что я люблю кумыс.
— Так... — согласился Буре. — И еще я знаю, что ты особенно любишь молодой кумыс, а этот как раз вчера поспел.
— Перестань, Буре, перестань, — воскликнул Умар, — не будь так настойчив.
— Я вовсе не настаиваю, — усмехнулся Бурехан, — но кумыс действительно хорош.
Хан отхлебнул из пиалы и причмокнул от удовольствия.
— Я знаю, что если напьюсь кумыса, то опять уеду от тебя ни с чем, мой щедрый друг Бурехан. У меня только и останется, что пара верблюдов... и еще твоя наложница... та, что танцует для нас... Буре укоризненно поцокал языком, но потом рассмеялся:
— Я, видит Всемогущий Тенгри, никогда не обманывал тебя, а только потворствовал твоим слабостям, чтобы доставить тебе удовольствие.
— Наверное, это действительно так! — воскликнул Умар, с обреченным видом усаживаясь на белый войлок. — Но прошлой весной я оставил у тебя половину каравана, а взамен получил наложницу, которая от меня вскоре сбежала, и десять арабских дирхемов, половину из которых у меня отобрали хазарские воины в уплату торговой подати. Почему так случилось?
Бурехан усмехнулся:
— Видимо, ты был слишком груб с наложницей и недостаточно почтителен с воинами.
— Почему я получил так мало за те огромные сокровища, что отдал тебе?! — воскликнул араб.
— Так ты ничего не помнишь? — удивился Бурехан. Купец промолчал.
— Что ж, я расскажу. В прошлый раз, после того как я оказал тебе честь возлиянием кумыса, после того как ты насладился моей наложницей, ты стал умолять отдать тебе эту наложницу, хотя знал, что я очень дорожу ею. Это великая дерзость, Умар. Но я не прогневался и дал то, что ты хотел, потому что ты сказал: это твоя покойная невеста Абаль — Дикая Роза — вернулась и приняла облик наложницы... А теперь ты обвиняешь меня за то, что я брал в уплату твои товары?! Разве не ты сам их предлагал, ползая передо мной на коленях? Разве полкаравана — великая плата за любимую невесту? Ай-ай, как нехорошо, мой несправедливый друг, как нехорошо. Я оказал тебе милость, а теперь ты упрекаешь меня.
— А в позапрошлый раз, когда я оставил у тебя трех чистокровных арабских скакунов, — подозрительно проговорил Умар, — ко мне тоже являлась моя невеста?
— Дай припомнить. — Бурехан наморщил лоб. — Да, в тот раз к тебе тоже явилась невеста. Разве три аргамака большая цена за возлюбленную?
Купец вдруг побледнел и прошептал:
— Я все вспомнил, хвала Аллаху...
Он закрыл руками лицо и принялся раскачиваться:
— О всемогущий Аллах, зачем ты лишил меня памяти, зачем позволил моим глупым словам ранить доброе сердце моего достопочтенного друга. — Умар убрал руки от лица, и Буре увидел, что по щекам араба текут слезы. — Прикажи вышвырнуть ничтожного Умара из твоей юрты, мой великодушный Бурехан, прикажи доблестным воинам отрезать мой зловонный язык.
— Я этого не сделаю, — проговорил Бурехан.
— Коран запрещает пить вино, — дрожащим голосом продолжил Умар, — но ничего не говорит о кумысе. Поэтому я не знал, что он вреден для правоверного, когда попробовал первый раз... Я не знал, мой почтенный друг, что степной напиток воскрешает мертвых... Прости, что оскорбил тебя недоверием.
— Разве плохо, что ты вновь увидел свою Абаль?! — воскликнул Бурехан. — Разве Аллах не оказал тебе милость, мой недальновидный друг Умар, когда вернул любимую жену в новом обличий?
Араб распластался перед Буреханом, произнес:
— О, это слова мудреца! Но ты не знаешь, что помимо Абаль ко мне являлись демоны, они терзали меня, желая убить.
— Я прикажу шаману окурить твою юрту священными травами, и демоны не войдут к тебе!
— О, как ты мудр! — воскликнул купец. — Но достаточно ли силен твой шаман?
Бурехан поджал губы:
— Ты вновь оскорбил меня недоверием, Умар, ай-ай, почему я терплю все это? — Буре хлопнул в ладоши и гаркнул: — Эй, раб, живо унеси бурдюк, мой друг не желает пить кумыс!
— Нет-нет, постой! — возопил Умар, и Буре жестом остановил раба. — Я вновь сказал глупость. Конечно же, твой шаман справится со всеми демонами! Прости своего недостойного друга, могущественный Бурехан! — Араб положил руку на рукоять кинжала, заткнутого за пояс. — Иначе я убью себя оружием, с которым, в знак особой милости, ты позволил мне пересечь порог твоей юрты!
— Нет причин проливать кровь, — проворчал Буре, — я прощаю тебя, Умар. Твой караван прошел много фарсахов[2], и твой разум покрылся дорожной пылью. Так смоем ее добрым кумысом!
Буре приказал наполнить пиалу, и раб сделал это.
— Пусть твои верблюды не знают усталости, мой друг Умар, — произнес хан все еще обиженным тоном.
Хан осушил пиалу, щелкнул пальцами — и раб опять наполнил. Буре протянул ее гостю. Тот жадно схватил пиалу и осушил залпом, даже не произнеся приличествующее пожелание. Раб вновь налил кумыса. Бурехан взял пиалу из рук Умара, сделал глоток и вернул гостю:
— Пусть удача сопутствует тебе.
— Пусть в зиму будет достаточно корма для твоего скота! — поспешно ответил купец и выпил кумыс.
Буре дал знак, и раб с поклоном удалился.
— Я сам попотчую тебя, мой дорогой друг! — Хан хлопнул в ладоши и крикнул танцовщице: — Эй ты, подойди к моему гостю, танцуй для него.
Танцовщица приблизилась к Умару и принялась извиваться, словно змея. Глаза купца подернулись поволокой, на лице расцвела глуповатая ухмылка. Он схватил девушку за бедра и с жадностью прижал к себе:
— Ты будешь моей, сочный персик!
Пока Умар был занят танцовщицей, Буре наполнил пиалу кумысом, а затем извлек из-за пазухи кожаный мешочек, споро его развязал и изрядно насыпал белого порошка. Спрятав мешочек обратно за пазуху, помешал в пиале пальцем:
— Я отдам рабыню тебе, как и обещал, но у нас еще полон бурдюк...
Умар с сожалением отпустил танцовщицу, вернулся на свой войлок и, запинаясь, произнес:
— П-пусть шерсть твоих овец будет мягкой и п-пре-красной, как шелк.
Пиала опустела.
— Эй, раб, — крикнул купец, — еще кумыса!
— Раб ушел, — мягко напомнил хан, — я сам наполню пиалу.
На сей раз хан не стал доставать мешочек — с порошком надо быть осторожным, он может убить. Умар принял пиалу.
— Пусть твой скот хорошо поправится за лето! — проговорил он и принялся опрокидывать одну пиалу за другой, напрочь забыв о хозяине.
«Мой скот нагуляет тело и без твоих пожеланий, — думал Бурехан, слащаво улыбаясь Умару, — а вот ты лишишься и всех своих товаров, и всех вьючных животных. И танцовщица мне в этом поможет».
Хан питал слабость лишь к трем вещам: кровавой сече, своему молочно-белому скакуну и женщинам, неукротимым, как дикие кобылицы. Танцовщица по имени Дженита, судя по той страсти, которая угадывалась в каждом движении, и гневе, сверкавшем в ее глазах, была как раз из таких.
«Не зря простил Хосхару пять овец, — думал хан, поглядывая на Умара. Зрачки у купца были как у ночной птицы, — Тело этой невольницы способно доставлять великое наслаждение. Жаль отдавать такую кобылку, не объездив. Но ни одна рабыня не стоит целого каравана...»
Он поманил невольницу. Та, приблизившись, опустилась на колени. Буре с трудом удержался, чтобы не
