Начинается ночь
Гейлу Хокману и Джонатану Галасси
Красота есть начало ужаса.
Вечеринка
Приезжает Мистейк. Остановится у них.
— Это ты из-за Миззи такой недовольный? — спрашивает Ребекка.
— Конечно нет, — отвечает Питер.
Где-то в верхней части Бродвея машина сбила лошадь, одну из тех несчастных кляч, что катают туристов, — в результате пробка до самого Порт Осороти, и теперь Питер с Ребеккой опаздывают.
— Может, пора уже называть его Итан? — говорит Ребекка. — Наверное, кроме нас, никто уже не обращается к нему 'Миззи'.
Миззи — уменьшительное от Мистейк.
Из окна такси видны голуби, перепархивающие через синий рекламный щит 'Сони'. Величественный — в своем роде — бородатый старик в засаленном плаще до пят (большой и важный Бак Маллиган), без труда опережая еле-еле ползущие машины, толкает перед собой продуктовую тележку, доверху наполненную бог знает чем, распиханным по бесчисленным пакетам для мусора.
В салоне пахнет освежителем воздуха — смутно-цветочный аромат без явной привязки к конкретному цветку, что-то сладковато-химическое, немного дурманящее.
— Он сказал тебе, на сколько приезжает? — спрашивает Питер.
— Нет.
Теперь в ее глазах — тревога. Она привыкла беспокоиться о Миззи
Питер не наседает. Кому хочется приезжать на вечеринку в ссоре?
У него легкие рези в желудке, а в голове вертится
— Нужно четко оговорить с ним сроки, — предлагает он.
Она вздыхает, кладет руку ему на колено, смотрит в окно на Восьмую авеню, по которой в данный конкретный момент они вообще не двигаются. Ребекка — женщина с волевым лицом, ее часто называют красивой, именно красивой, а не
Питер смотрит в окно со своей стороны салона. Автомобили в соседнем ряду продвигаются вперед рывками по нескольку сантиметров. Сейчас рядом с ними нечто тойотаобразное, синий покоцанный седан, набитый бурно радующимися молодыми людьми. Всем им на вид немного за двадцать, музыка на такой громкости, что такси Питера с Ребеккой начинает потряхивать от этих неимоверных тыц-тыц-тыц. Их шестеро, нет, семеро, они валятся друг на друга, что-то беззвучно орут или поют; крепкие ребята, принарядившиеся по случаю пятничного вечера; поблескивают смазанные гелем волосы, вспыхивают серебряные сережки и цепочки. Их ряд едет чуть лучше, и еще через минуту они уходят вперед, но Питер успевает заметить, ну или, по крайней мере, ему так кажется, что один из четверых на заднем сиденье никакой не юноша, а старик в черном парике, топорщащемся во все стороны, как иглы дикобраза. Он тоже что-то орет и пихается наравне со всеми, но у него узкие бескровные губы и впалые щеки. Вот он обхватывает голову соседа, что-то кричит ему на ухо (просверкивают белоснежные виниры), и в следующую секунду они пропадают из виду. А еще через миг рассеивается и звуковой шлейф. Теперь на их месте коричневый грузовичок, украшенный золотистым изображением бога FTD[3] в сандалиях с крылышками. Цветы. Кто-то получит цветы.
Питер оборачивается к Ребекке. Старик, прикидывающийся молодым, это то, что можно было бы
Вероятно, Ребекка почувствовала, что внимание Питера снова переместилось внутрь такси. Он ловит на себе ее недоуменный взгляд, словно его присутствие — для нее новость.
Если он умрет первым, будет ли ей казаться, что он, пусть бестелесно, рядом с ней в спальне?
— Не волнуйся, — говорит он, — на улицу мы его не выкинем.
Она поджимает губы.
— Нет, правда, мы должны дать ему понять, что существуют определенные границы, — говорит она. — Нельзя вечно идти у него на поводу!
Минуточку! Это что — упрек? Разве это
— И какое же время представляется тебе приемлемым? — спрашивает он, с удивлением отмечая, что она, похоже, не слышит призвука раздражения в его голосе. Неужели можно до такой степени не чувствовать друг друга после стольких лет, прожитых бок о бок?
Она задумывается и вдруг с видом человека, внезапно вспомнившего о неотложном деле, резко подается вперед и обращается к водителю:
— Откуда известно, что в этой аварии пострадала лошадь?
Несмотря на все свое недовольство, Питер не может не восхититься женским умением задавать прямые мужские вопросы неагрессивным тоном.
— Диспетчер сообщил, — отвечает водитель, постучав пальцем по наушнику. Его лысая голова важно покоится на толстой загорелой шее, как на постаменте. У него, без сомнения, есть своя история, к которой они (хорошо одетая пара средних лет на заднем сиденье его такси) не имеют ни малейшего отношения. Согласно табличке, прикрученной к спинке водительского кресла, его зовут Рана Салим. Индия? Иран? Может быть, там, откуда он приехал, он был врачом, или разнорабочим, или вором. Как узнаешь?
Ребекка кивает, снова откидывается назад.
— На самом деле, меня сейчас гораздо больше волнуют другие вещи, — говорит она.
— Какие?
— Ему нужно научиться рассчитывать только на себя… А кроме того… Ну, ты понимаешь… Мы все еще беспокоимся, сам знаешь из-за чего…
— И, по-твоему, тут ему может помочь старшая сестра?
Она обиженно закрывает глаза. Хотя как раз сейчас он совершенно искренне пытался выразить сочувствие.
— Я просто хочу сказать, — продолжает Питер, — что… В общем, пока он сам не захочет измениться, никто ему не поможет. Наркотики — бездонная пропасть.
Она не открывает глаз.
— Он уже целый год ничего не употреблял. Когда же мы наконец перестанем считать его наркоманом?
— Не знаю. Может быть, никогда.
