Блики играли на почерневших от времени дощатых вывесках, многие из которых были сколочены еще задолго до того, как Генеральные штаты нарекли себя Национальным собранием. С тех пор вывески переменили множество владельцев. Некоторые деревянные ветераны хранили под слоем современной мазни остатки работ известных мастеров. Кое-где на их отшлифованных временем, обитых проржавевшим железом телах виднелись глубокие выбоины, рубцы и трещины – следы удалого веселья прусских гусар и диких казаков, именно здесь вступивших в Париж в восемьсот четырнадцатом.
Папаше Фредэ, как и большинству горожан, наслаждавшихся ясным небом июльского дня, не хотелось вспоминать о войне. Никто не видел особых причин сомневаться в талантах французских дипломатов, без сомнения умеющих выигрывать войны цивилизованно, кабинетно, в духе нового века. И потому хозяин «Кролика» старался не думать ни о чем серьезном. Он шел вразвалочку, поглаживал живот, затянутый в коричневую рабочую спецовку, жмурился на солнце и время от времени совал в пасть ослице тлеющую папиросу, что приводило в восторг следовавшую за тележкой ребятню.
Ослица стала всеобщей любимицей обитателей Холма три года назад. Этому послужила злая и в то же время остроумная шутка писателя Ролана Доржелеса над поэтом Аполлинером. Тогда Доржелес, ярый противник «модерн-мазни», ухитрился привязать к хвосту ослицы кисть, поставил холст с надлежащей стороны и, время от времени меняя краску, в конечном итоге получил шедевр, названный им «Закат солнца над Адриатикой». Аполлинер, всячески поддерживавший новые направления в искусстве, был в восторге от творения неизвестного автора. Секрет полотна был раскрыт, когда картина с успехом поучаствовала в выставке Салона Независимых и была продана за четыреста франков. В конце концов обман раскрылся, но шутка удалась на славу. Лулу получила титул «Священного Животного» и стала символом Монмартра. А Аполлинера долго трясло от ярости при упоминании о Доржелесе. Папаша Фредэ, чтобы не быть заподозренным в соучастии, – впрочем, его осведомленность в этом деле ни у кого не вызывала сомнений, – сообщил, что в этот день гостил с женой и дочерью у знакомых в Рамбуйе.
На пересечении улиц Лепик и Жирардон, откуда уже были хорошо видны устремленные к небу крылья мельницы Галетт, папашу Фредэ кто-то громко окликнул. Отгородившись от солнечных лучей козырьком- ладонью, он узнал барона Пижара.
– Флибустьера на рею, – пробормотал Фредэ и остановился.
– Семь футов, друг мой! – приветствовал его Пижар. Затем барон извлек из своего военного вещевого мешка морковку и затолкал ее в пасть Лулу. – Добрый день, моя гениальная. Убийственно жарко, не так ли?
Лулу оторопело фыркнула.
Он ждал здесь именно меня, уныло подумал Фредэ, глядя на мешок в руках Пижара. Там, на дне, перекатывались три-четыре небольших, довольно увесистых предмета круглой формы. Он ждал меня, и ему что-то нужно. Ядра у него в мешке, что ли…
– Вы правы, душно, – кивнул папаша и тут же попытался закончить обещавший быть скучным разговор. – Скорее бы отдохнуть – Лулу в последнее время сильно устает…
– А почему вы не покупаете овощи на рю Лепик? Все-таки ближе.
– На этом рынке у меня мало знакомых торговцев. Если не возражаете, уважаемый барон… – Фредэ любезно улыбнулся и тронул поводья.
Пижар отступил, немного подумал и произнес вслед папаше:
– Предложение! Одно выгодное предложение! – Увидев, что Фредэ остановил Лулу, барон воодушевленно продолжил: – Если, конечно, вы предложите пообедать в вашей компании…
– Действительно выгодное? – навострил уши папаша.
– Без сомнения! Уверяю вас! – Барон потряс в воздухе мешком, в котором тяжело перекатились загадочные шары.
Надеюсь, это не высушенные индейцами человеческие головы, подумал со вздохом Фредэ.
– Ну, что же, приглашаю вас в «Резвый Кролик». Надеюсь, мы успеем добраться ко мне прежде, чем мостовая окончательно превратится в адский противень.
На Холме Пижара считали если не сумасшедшим, то настоящим чудаком. Кажется, он когда-то служил на флоте. А может, и не служил. И вовсе не был бароном. Или все-таки был?! Впрочем, эти вопросы никого не интересовали. Живая легенда Холма, он почти всегда носил английскую матросскую куртку, линялые брюки клеш и засаленную капитанскую фуражку без кокарды. Неискушенному взгляду барон вполне мог показаться хозяином какой-либо баржи или ботика, которые днем сновали вверх- вниз по Сене, а ночью застывали у незаметных причалов. Пижар занимался иным – готовил мальчишек склона Холма – Маки? – к дальним странствиям, учил их плавать. Приличных водоемов поблизости не было, поэтому барон укладывал малышей на деревянные топчаны и предлагал им отчаянно махать руками и ногами, от чего дети приходили в неописуемый восторг. Наверняка их воображение живо рисовало лазурные соленые волны, в которых они резвятся подобно рыбам тропических широт.
И никто кроме Пижара не умел рассказать лучше о таинственных землях, о полной приключений жизни пиратов и контрабандистов. И никто кроме веселого дяди Пижо не умел делать такие замечательные деревянные кораблики…
Беседу продолжили под бараньи ножки, тушенную по-немецки капусту и стайку жареных рыбешек, аккуратно выложенных косяком на продолговатом блюде. Опасаясь чужих ушей, Пижар попросил Берту-Бургиньонку, жену папаши Фредэ, временно закрыть «Кролик» для посетителей.
– Внимание! – торжественно произнес барон и извлек из мешка нечто похожее на панцирь черепахи, раздутый до формы шара. Причем предмет был снежно-белым и переливался маслянистым глянцем. То, что этот сосуд предназначен для хранения жидкостей, Фредэ понял сразу: прямо в поверхность была вбита винная пробка.
– Керамика? – полюбопытствовал папаша.
– Скорлупа ореха той-той. Очень редкий плод Центральной Америки. В таких емкостях индейцы хранили священные жидкости.
Фредэ с недоумением взглянул на Пижара.
– Объяснитесь, любезный барон. А то невесть что подумаю…
Пижар улыбнулся.
– Вот и не думайте. Просто мы сейчас выпьем. Должен предупредить, что сок содержит достаточное количество алкоголя…
Понятно. Фредэ чуть слышно вздохнул, разочарованный размером емкости.
– Нужен кувшин с чистой водой, – заметил Пижар и принялся сосредоточенно ковырять ножом плотно пригнанную пробку. – Следует разбавить.
– Мой любезный друг, да вы шутите!
Барон пожал плечами и плеснул в стакан Фредэ вязкую буроватую жидкость – немного, всего на толщину мизинца.
Папаша браво осушил стакан. И понял о своей ошибке за мгновение до того, как в пылающей гортани погибли все микроорганизмы. На него разом навалились вкусы и запахи тропиков мира; он ощутил вулканическую горечь всех видов перца одновременно.
Потом произошло нечто странное.
…Скорлупа ореха в руках Пижара вдруг стала походить на маленький перламутровый череп с поблескивающими провалами глазниц. Потом череп, а за ним и венский стул с бароном начали быстро отдаляться и словно бы исчезли за горизонтом. Вокруг потемнело. Стены «Кролика» мгновенно раздвинулись, впустили внутрь вместе с внезапно нахлынувшей тропической ночью зеленое море джунглей. Фредэ ощутил, что находится в самом сердце неведомого континента, и осознание этого не испугало и не удивило его. Он стал пальмой и лианой, тяжелым кокосом и спящей на нем зеленой змейкой, ночной хищной птицей и растерзанным ее когтистыми лапами трупом животного. Водянистый туман рассеивался постепенно, нехотя, и звуки раздавались всё отчетливее.
Сплетенные растения, увенчанные мерцающими во тьме бутонами оранжевых цветов, зашевелились, и Фредэ почувствовал приближение хищника. Ягуар выходил из зарослей медленно – сначала появилась лапа, потом тяжелая голова, широкая грудь. Зверь будто рождался из упругого лона джунглей. В кромешной тьме, слегка подсвеченной бликами от невиданных бутонов, ягуар казался темнее деревьев, чернее земли и самой ночи. Зашелестела сельва, где-то закричали встревоженные попугаи. Во всем увиденном Фредэ
