Вдруг поезд резко затормозил. Все попадали вперед, потом сразу назад. Где-то дзинькнули стекла, кто-то вскрикнул:
— Ой, чтоб тебя! Куда же ты винтовкой тычешь? И сразу же крики:
— Воздух! Воздух!
Отрывисто и тревожно стал гудеть паровоз. Красноармейцы выпрыгивали из вагонов, скатывались по снежному склону вниз и бежали к редкому лесу, который чернел в стороне. Василий бежал вместе со всеми, крича на ходу:
— Взвод, ко мне!..
И его бойцы, кто оказался поблизости, старались держаться с ним рядом.
Сзади бухнуло несколько взрывов, пролетел над головой запоздалый звук самолета. Василий вбежал в лес и внезапно услышал веселый хохот. Он не успел еще отдышаться, не мог понять, кто может смеяться в такую страшную минуту, под бомбежкой!
Пройдя сквозь заснеженные кусты, Ромашкин вдруг с изумлением увидел — хохочут немцы! И смеются они над теми, кто убегал от бомбежки. «Мы уже здесь? Как же так? Мы в окружении? Или уже в плену?» — растерянно думал Ромашкин, с отчаянием вырывая пистолет из кобуры. «В какого из них стрелять?» — не мог решить он и наконец все понял. За узкой полосой леса проходило шоссе, там вели небольшую группу пленных — вот они-то и смеялись, увидев, как русские бегут от немецких самолетов.
Это были первые живые фашисты, которых увидел Василий. Чтобы лучше их рассмотреть, он подошел поближе. От страха перед авиацией не осталось и следа, он совершенно забыл о бомбежке. Позади где-то грохали взрывы, а Василий во все глаза смотрел на хохочущих немцев. Это были совсем не трусливые вояки, которых он собирался убивать «пачками», а здоровые, спортивного сложения солдаты, в хорошо сшитых и подогнанных по фигурам шинелях, в хромовых сапогах.
— Шнель, шнель, рус, ложись земля, рейхсмаршал Геринг сделает тебе капут! — кричал голубоглазый немец с мощной шеей и плечами атлета.
Остальные опять громко захохотали.
— Ах, гады! — вдруг выдохнул со свистом в горле невесть откуда появившийся Куржаков. Василий мельком увидел его ненавидящие глаза с черными кругляшками зрачков. Мгновенно Григорий рванул пистолет, не целясь, выстрелил. Немцы сразу попадали на землю и замерли, словно все были убиты одной пулей.
К Куржакову подскочил лейтенант из конвоя, заслоняя собой немцев, решительно крикнул:
— Нельзя, товарищ! Нельзя! — И тут же с угрозой: — Вы за это ответите! Под трибунал пойдете!
— Я за фашистов под трибунал? Да я тебя, гада, самого!
Куржакова схватили за руки. Немцы поднялись с земли. Теперь они испуганно топтались, сбившись в кучу. К счастью, лейтенант промахнулся. Старший конвоя пытался выяснить фамилию и записать номер части. Но пришедший на шум комбат Журавлев сказал ему:
— Уводи ты своих пленных подальше. А то разозлишь людей — всех перебьют.
Лейтенант поспешил на дорогу, все еще угрожая:
— Вы ответите! Я все равно узнаю…
А от поезда уже кричали:
— Отбой! По вагонам!
И опять Ромашкин мчался в поскрипывающем вагоне к фронту и жадно смотрел в окно. В дачных поселках, в открытом поле, в рощах и заводских дворах — всюду стояли войска — зенитные, танковые, артиллерийские части, крытые брезентом автомобили и повозки. «Сколько у нас людей, столько техники и всего горсточка пленных. Что происходит? Почему они нас бьют?» — с болью в сердце думал Василий.
Ехали после бомбежки недолго, не успели обогреться, уже вот он — фронт. «Выходи!» В лесу у дороги старшины выдали боеприпасы. Ромашкин набил карманы новенькими красивыми патрончиками для своего ТТ. Здесь же пообедали. Горячий суп и макароны показались очень вкусными на морозе.
Дальше пошли в пешем строю. Уже слышался гул артиллерийской стрельбы, бой гремел впереди совсем близко.
Полк занял готовые, кем-то заранее отрытые траншеи. Не успели изготовиться к обороне, прибежал какой-то суматошный связист, затараторил:
— Товарищ лейтенант, в роще немцы. Я вдоль кабеля шел, порыв искал. А он, гад, бах в меня. Хорошо — промахнулся!
— Где немцы? — недоверчиво спросил Куржаков. — Ты мне панику не наводи!
— Вот в той роще.
— Откуда там немцы? Мы недавно проходили через эту рощу.
— Так стреляли же в меня!
— Сколько их?
Связист помялся:
— Одного я видел.
— Лейтенант Ромашкин, — приказал Куржаков, — возьми отделение, прочеши рощу.
Василий, хоть и устал за день, отличиться всегда был готов. Прихватив отделение, он впереди всех поспешил за связистом, который все тараторил:
— Я только вышел на поляну, а он в меня — бах! Я вдоль кабеля шел…
— А ты почему не стрелял?
— Так у меня винтовка на ремне за спиной.
— Я снял, а потом думаю: кто знает, сколько их там? Может, десант целый. Убьют меня — и наши их не обнаружат. Решил доложить.
— Правильно сделал.
Василия и его группу встретил пожилой небритый старшина-артиллерист.
— За немцем, товарищ лейтенант?
— А вы откуда знаете?
— Это наш немец.
— Как ваш?
— Его самолет сбили, а он с парашютом сиганул. Вот и держим в окружении. Пока патроны не расстреляет, брать не будем. Зачем людей губить? Он тут рядом, глядите. — Старшина слепил снежок, кинул в заросли молодых елочек. Оттуда щелкнул пистолетный выстрел. — Нехай все патроны расстреляет.
— Зачем же вы связиста на него пустили?
— О, так это ты утикал? — засмеялся старшина, разглядывая связиста. — Мы его не пустили, товарищ лейтенант, он не по дороге шел, а по целине, мы не заметили сначала. А когда утикал, стали звать, так он и нас, наверное, за немцев принял.
— Вот видите, старшина, связист утек, и немец может уйти. Тем более уже смеркается. Надо сейчас брать. Он один — это точно?
Старшина подтвердил,
— В цепь разомкнись! — скомандовал Ромашкин. — Стрелять выше головы! Прижмем к земле, может, живым захватим.
Красноармейцы защелкали затворами, недоверчиво посматривая на лейтенант.
— Стрелять?
— Огонь!
Выстрелы хлестнули по лесу, и звонкое эхо, как ответный залп, донеслось издалека. Бойцы, с хрустом обламывая корку на снегу, пошли в лес.
— Еще стрелять? — весело крикнул ближний к лейтенанту боец.
— Да стреляйте, чего спрашиваете, на войну приехали!
Красноармейцы заулыбались и с явным удовольствием стали беспорядочно палить в гущу деревьев.
Ромашкин не слышал ответных выстрелов и удивился, когда боец, который весело спрашивал, стрелять или нет, вдруг ойкнул и упал.
— Что с тобой?
— Что-то ударило. — Боец прижимал руку к бедру, а когда отнял — рука была в крови.
