что целуя грудь Корнелии, говорил:
– Ты еще дитя, и я должен защищать тебя! Ты еще ребенок, и я должен учить тебя! Ты всего лишь маленькая девочка, хотя пытаешься заставить меня поверить в то, что ты женщина! Моя милая, глупенькая, дорогая, ты в самом деле думала, что меня введут в заблуждение твои накрашенные губы и нарумяненные щеки?
– Ты обманулся… в ту первую ночь… у «Максима».
– Но лишь до того момента, как я взглянул в твои глаза и увидел в них невинность и чистоту. Было в них еще кое-что – боязнь. Ты боялась меня, потому что я – мужчина, и в то же время тебя влекло неизведанное. Краска то приливала, то отливала с твоих щек! Ах, моя глупенькая и маленькая, ты в самом деле думаешь, что такая женщина, как ты, могла бы притворяться?
– Ты… смеешься надо мной!
– Только потому, что я вне себя от счастья! Ты не можешь представить себе, как я боялся потерять тебя – но теперь, теперь ты моя!
На Паддингтонском вокзале они долго ждали поезда. Покинув наконец Лондон, после нескончаемого нудного путешествия, около часа ночи они прибыли на станцию, но впереди их ждала еще поездка до замка. Хорошо еще, что телеграмма, отправленная ими из Лондона, гарантировала, что экипаж будет ожидать их на станции и к их прибытию в замке все будет готово.
Корнелия никогда не представляла себе, что однажды приедет в этот огромный замок как в родной дом, но она так устала и измучилась, что почувствовала радость от теплой встречи и окруживших ее знакомых лиц. И даже не позаботившись пожелать герцогу доброй ночи, она позволила увести себя в спальню и всего несколько минут спустя уже спала.
Корнелия погрузилась в глубокий без сновидений сон смертельно уставшего человека и, пробудившись, не сразу могла вспомнить, где она находится. Накануне она слишком устала, чтобы заметить, что ей приготовили ту самую огромную парадную спальню, которая по традиции отводилась всем невестам семейства Роухэмптонов.
Корнелия счастливо улыбнулась сквозь сон. Но вдруг, окончательно проснувшись, ощутила, как прежний страх вновь заговорил в ее сердце. Означает ли их возвращение в Котильон, что Дезире забыта?
На этот роскошный дом она смотрела только как на превосходный фон для всего того, что олицетворял собой герцог – его герцогство, его роль при королевском дворе, его положение крупного землевладельца.
Правда, он хотел бежать с тетей Лили и собирался наделе осуществить это намерение, но то, чего ждала от герцога Корнелия теперь, было совсем иным. Теперь он должен выступить в роли нарушителя норм и правил света. Он будет разведенным, он будет опозоренным.
Разводы становились уже достаточно частым явлением, но виновная сторона тем не менее все еще оставалась парией и изгонялась из приличного общества.
«Он имеет так много – как он сможет отказаться от этого? – прошептала Корнелия сама себе. – Не требую ли я слишком многого?» – Корнелия исторгла вздох и вздрогнула, когда красные шелковые занавески на окне раздвинулись.
Это Виолетта вошла в спальню. Она взбила кружевные подушки под головой Корнелии и подала ей голубой шифоновый пеньюар, надев который она могла сесть в постели.
– Письмо для вашей светлости, – сказала Виолетта, внося поднос с завтраком. – Грум, который принес его, ждет ответа.
– Письмо? – удивленно переспросила Корнелия. – Но ведь еще никто не знает, что мы здесь!
– Грум ждет, ваша светлость.
Корнелия пододвинула письмо к себе. Она увидела, что конверт увенчан герцогской короной. Распечатав письмо, она внимательно прочла его и затем обратилась к горничной, которая стояла около кровати.
– Я встаю, Виолетта. И будь добра, сообщи его светлости, что я скоро спущусь и хочу увидеться с ним.
– Его светлость уже спрашивал о вас. Он просил передать поклон, – отозвалась Виолетта, – и выразил желание встретиться с вами в библиотеке, так скоро, как только это будет вам удобно.
– Я буду готова через двадцать минут! – быстро проговорила Корнелия. – И попроси грума подождать.
Глава XIV
Когда Корнелия вошла в библиотеку, герцог поднялся навстречу ей из-за своего письменного стола. Что-то непривычное почудилось Корнелии в его внешнем облике, но лишь мгновение спустя она поняла, что именно. Герцог был одет не в обычную для Котильона одежду – бриджи для верховой езды и куртку с форменными пуговицами – но в темный дорожный костюм, такой же, как был на нем днем раньше.
Герцог церемонно приветствовал ее и указал на софу перед камином. Но вместо того, чтобы занять указанное ей место, Корнелия спокойно пересекла комнату и села возле большого окна, откуда открывался чудесный вид на озеро. В этом положении герцогу пришлось повернуться лицом к свету, в то время как следить за выражением ее лица было бы затруднительно.
– Я хочу поговорить с вами, Корнелия, – начал герцог, поигрывая золотой цепочкой своих часов.
Он выглядел уставшим и издерганным, но от этого не менее красивым и чрезвычайно самоуверенным, что Корнелия вновь ощутила то необъяснимое чувство слабости, которое всегда охватывало ее в присутствии герцога. С трудом собравшись, она произнесла голосом ровным и холодным.
– Я так и поняла со слов моей горничной.
– Я намеревался поговорить с вами прошлой ночью, но вы так устали после нашего путешествия, что я счел необходимым отложить эту беседу.
Корнелия наклонила голову.
– Благодарю.
Последовала небольшая пауза.
– Мне нелегко подступить к предмету нашего разговора. Я не знаю, с чего начать, – продолжил герцог. – Хотя, возможно, это было бы значительно трудней, являйся мы на деле мужем и женой. Боюсь потрясти вас, но говоря короче, я намерен развестись с вами.
Корнелия пристально разглядывала свои руки, лежащие на коленях, не отваживаясь поднять глаза на герцога.
– Как я уже сказал, я боюсь, что это может потрясти вас, – продолжал герцог, – но так как мы заключили наш союз без любви, мне не столь тяжело сообщить вам, что я влюблен.
– Опять?
– Возможно, ваше замечание оправданно, – сказал он. – Я знаю, что вы презираете меня, и оттого не могу пасть еще ниже в вашем мнении. Я буду правдив. Никогда, ни на секунду я и не предполагал, что ваша тетя убежала бы со мной. Вам покажется, вероятно, что мне легко говорить это сейчас, но я прошу вас поверить, что это в действительности так. Я верил в то, что любил ее тогда, но я знал, что ее любовь ко мне очень ограничена.
Я привлекал ее – она гордилась своей победой. И в то же время она не собиралась приносить каких- либо жертв. Тем не менее это именовалось любовью. Я умолял ее потерять голову, прекрасную голову, но весьма твердо сидящую на плечах. И я был убежден, изображая Фауста, что никакие мои слова или поступки не вынудят ее совершить социальное самоубийство.
– Но предположим, – сказала Корнелия, – только предположим, что тетя Лили приняла бы ваше предложение убежать с вами?
– Теперь легко говорить, что я не пошел бы на это, – ответил герцог. – Но это всего лишь полуправда, потому что если бы Лили принадлежала к тому типу женщин, что способны так легко бросить все, я никогда
