– А то откуда бы, – крикнул он, – такая кротость у советской цацы – мыть стариков? Она даже преображалась! Ей, видите ли, чем хуже, тем лучше!
Костя перевел дух.
– Ишь, – хмыкнул Блевицкий. – Пень Брюхан терпит, а цаца – нет.
– Нет, – кивнул Костя. – Я-то думал, она любит мать, а она любила власть. Сидит, смотрит телевизор: «Ах, зачем им всё это?» Нормальный человек не спросит. А этой неймется. У нее одна страсть – ущемленная спесь! На страсти она и помешалась, и дала маху. С первыми старухами-свидетельницами сошло, а с последней, бабушкой, самой, кстати, беспомощной – нет. И с Октябрем Фомичева промахнулась. Она была так занята своими бреднями, что не смотрела на мать. А мать втихомолку прикладывалась к рюмочке.
– А подозревали, разумеется, и меня, – сказал Иванов. Молчание.
– Вы же – хозяин, Леонид, – утешил Костя. – «Первый». А смотреть надо было на «последнего».
– На всех, – профессионально уточнил Колокольников абсолютную истину.
– Все же обидно, – сказал Костя Аркаше, когда все ушли. – Какие мы с тобой «новые суки»? А я – то думал, она была в меня влюблена!
– Конечно, была, – сказал Аркаша. – «Новые суки» лучше, чем «старые кобеля».
32
НЕ НАДО НЕРВНИЧАТЬ
В сущности, Костя опозорился по всем статьям. Но кончилось всё хорошо и правильно. Настроение было праздничное. Как раз и праздник. Опять совпадение. И новый путч, теперь Маняшин, закончился более- менее благополучно.
Когда все уходили, Костя даже не хотел отпускать их, в том числе и Колокольникова. Но, когда все ушли, пришла Катя.
«Не надо нервничать, нервничать не надо», – вспомнил Костя, как сказал ему вчера встречный в потоке на Троицком мосту.
– Кать, хочешь в «Седьмое небо»?
– Нет.
– А в туннель? Молчание.
– А что ты хочешь?
– Не выходить.
– Из «гадюшника»?
– Из «хлева».
– Почему – «хлева»?
– Потому что всюду коробки.
– Только одна. Это Порфирьев.
– Ну и выброси.
– Неудобно.
– Тогда положи у подъезда, кто-нибудь возьмет.
Два дня Касаткин отдыхал, с понедельника всё наладилось, и ужасное почти забылось. То есть, конечно, не забылось, а помнилось, но, как говорили прежние хозяева Кремля, – жить нам больше не мешало.
