Ее темно-каштановые волосы, отмечает он, за лето приобрели рыжеватый отлив. Интересно, когда это она успевала столько пробыть на воздухе? Скорее всего, этот оттенок создан искусственно. Мужчина не задает вопросов. У него нет охоты расспрашивать ее о том, чем она занимается, когда они не вместе, не в этом доме, который он купил для нее.
Это напомнило ему о том, почему они находятся здесь именно сейчас. Он отводит взгляд от женщины на ложе – ее зовут Алиана – и снова смотрит на улицу. Там наблюдается движение, так как утро уже началось, и к этому моменту новость уже должна разнестись по Сарантию.
Дверь, за которой он наблюдает, остается закрытой. Возле нее стоят стражники, но они стоят там всегда. Он знает имена этих двоих, и других тоже, и откуда они родом. Такие подробности иногда имеют значение. В подобных вещах он очень тщателен и не так благодушен, как может показаться поверхностному наблюдателю.
Перед рассветом в эту дверь вошел человек и, судя по его виду, принес важное известие. Канцлер Гезий решил сделать свой ход. Значит, игра началась. Мужчина на балконе надеется выиграть ее, но у него уже достаточно опыта в мире власти, и он понимает, что может проиграть. Его зовут Петр.
– Я тебе надоела, – произносит женщина, прерывая молчание. Голос ее тих, в нем слышится насмешка. Руки, укладывающие волосы, не перестают двигаться. – Увы, этот день наступил.
– Этот день никогда не наступит, – спокойно отвечает мужчина, тоже слегка насмешливо. Они давно играют в эту игру, основанную на прочности их невероятных отношений. Однако сейчас он не сводит глаз с двери.
– Я снова окажусь на улице, отданная на милость факций. Стану игрушкой самых необузданных болельщиков с привычками варваров. Отвергнутая актриса, опозоренная и покинутая, чьи лучшие годы уже позади.
Ей было двадцать лет в тот год, когда умер император Апий. Мужчина же прожил 31 лето; не молод, но о нем говорили – и раньше и после, – что он принадлежит к числу тех, кто никогда не был молодым.
– Держу пари, – тихо шепчет он, – что всего через два дня какой-нибудь влюбленный богач из высшего света или процветающий торговец шелками или афганскими пряностями завоюет твое непостоянное сердце, посулив украшения и собственную баню.
– Собственная баня – это большой соблазн, – соглашается Алиана.
Петр с улыбкой бросает на нее взгляд. Она знала, что он это сделает, и отнюдь не случайно оказалась сидящей к нему боком, подняв руки к волосам и повернувшись лицом с широко раскрытыми темными глазами. Она играет на сцене с семилетнего возраста. Несколько мгновений она сохраняет эту позу, потом начинает смеяться.
Мужчина с мягким лицом, после занятий любовью одетый лишь в серо-голубую тунику, качает головой. Его песочного цвета волосы уже начали слегка редеть, но еще не поседели.
– Наш возлюбленный император умер, наследника нигде не видно, Сарантию грозит смертельная опасность, а ты напрасно мучишь опечаленного и встревоженного человека.
– Можно я подойду и еще немного его помучаю? – спрашивает она.
Она видит, что он колеблется. Это ее удивляет и даже, по правде говоря, волнует: как сильно он ее желает, если даже в это утро…
Но в эту секунду с улицы внизу доносятся один за другим звуки. Ключ скрипит в замке, открывается и закрывается тяжелая дверь, звучат быстрые голоса, слишком громкие, потом еще один голос отдает резкую команду. Человек за занавеской быстро оборачивается и снова смотрит на улицу.
Женщина замирает. В это мгновение своей жизни она обдумывает много разных вещей. Но, по правде говоря, настоящее решение уже принято раньше. Она доверяет ему и самой себе, как ни удивительно. Она заворачивается в простыню, словно защищаясь, а потом задает вопрос, обращаясь к его напряженному лицу, с которого совершенно исчезло обычное добродушное выражение:
– Какая на нем одежда?
Много позже мужчина решит, что ему не следовало так уж удивляться ее вопросу и тому, что она захотела ему открыть этим вопросом. С самого начала его в ней привлекали ее ум и проницательность не меньше, чем красота и талант, которые заставляли сарантийцев приходить в театр каждый вечер, когда она выступала, восторгаться и разражаться смехом и аплодисментами.
Однако сейчас он действительно поражен, а удивляется он редко. Не в его привычках позволять себе замешательство. Тем не менее, в эту единственную тайну он ее не посвятил. И оказывается, имеет большое значение, во что решил одеться седовласый человек на все еще сумрачной улице, выходя из дома, чтобы явиться взорам всего мира в то чреватое важными последствиями утро.
Петр оглядывается на женщину. Даже в такой момент он переводит взгляд на нее, и после они оба это запомнят. Он видит, что она прикрыла наготу и что она немного боится, хотя, конечно, стала бы это отрицать. От него почти ничего не ускользает. Он тронут как тем, что она задала этот вопрос, так и ее страхом.
– Ты знала? – тихо спрашивает он.
– Ты очень настаивал именно на этом доме, – шепчет она, – с балконом над этой улицей. Нетрудно было заметить, чьи двери видны отсюда. А театр и пиршественный зал Синих служат не менее надежными источниками информации, чем дворцы или казармы. Какая на нем одежда, Петр?
У нее привычка понижать голос в особо важных местах, а не повышать его. Это производит впечатление. Как и многое другое в ней. Он снова смотрит на улицу, вниз, сквозь скрывающий его занавес, на группу людей перед входом в тот самый важный дом.
– Белая, – отвечает он и после паузы прибавляет еле слышно: – С пурпурной каймой от плеча до колена.
– А! – откликается женщина. Она встает и идет к нему, волоча за собой окутавшую ее простыню. Она невысокого роста, но двигается так, словно высокого. – Он надел порфир. Сегодня утром. Это значит?
– Это значит, – повторяет он. Но без вопросительного знака.
Протянув руку через ограждение балкона, он быстро описывает круг, подавая знак людям, которые уже
