зажмурил глаза и оказался один на один со зловонием, беспомощно колотившимся сердцем, замершим от ужаса дыханием, и в голову к нему закралось странное подозрение. Он открыл глаза.
Мужчина лежал лицом вниз и не шевелился. От комбинезона ничего не осталось, он превратился в свет и тепло, да еще черный дым, который, поднимаясь вверх, постепенно рассеивался, пока не исчез совсем. Шарик улетел так далеко, что виднелось лишь цветное пятнышко. В нескольких местах жидкость еще горела, но вот уже и ее потушили, и дышать стало легче. Давид повернулся и скрылся за углом.
Солнце клонилось к западу. Все приняло свой прежний вид, совсем будничный, словно ничего не произошло. С плакатов смотрели одинаковые люди с одинаковыми лицами, расплывшимися в дежурных улыбках и возомнившими, будто он, Давид, не замечает их слежки. «Это еще ничего не значит, – тихо сказал он самому себе, – ничегошеньки, совсем ничего!» Еще раз свернул и подошел к своему дому. Около двери кто-то стоял.
– Где тебя носило?
– Ты… давно ждешь? – спросил Давид в ответ, стараясь скрыть раздражение. В эту страшную секунду он ее не узнал. Катя тяжело дышала, ее волосы растрепались, лицо было красное, даже краснее обычного; похоже, она бежала. Девушка бросила сигарету.
– Да уж порядочно. Ну и видок. Что-то случилось?
Он пожал плечами:
– Нет! Нет, а что? Пройдемся?
Рядом с ними тянулась бесконечная стена домов, которую сменили их собственные отражения в витринах. Отражения узколицей брюнетки, прогуливающейся с упитанным господином на фоне радиоприемников, журналов, обуви и снова на фоне радиоприемников. Издалека долетали завывания пожарных сирен.
– Ты мне не веришь?
– Верю, что ты думаешь, будто сделал открытие, – ответила она.
Он усмехнулся:
– Э-э, как загнула.
– А не может ли быть, что это только тебе все кажется правильным, а на самом деле какая-нибудь ошибка…
– Нет, – отрезал Давид.
Они замолчали. Крыши отсвечивали красным, солнце уже готовилось закатиться.
– Речь идет о времени?
– Не совсем. О его направлении. Понимаешь, прежде всегда что-то упускали. Упускали самое главное.
На волне вечерней зари показалась одинокая ворона: отлетела в сторонку, каркнула и устроилась на перекладине телеантенны.
– Хочешь, пойдем туда?
Катя проследила за его взглядом и увидела, что они стояли перед кинотеатром. На афишах позировали всякие знаменитости. Предложение ошарашило девушку, и она согласилась.
Фильм был о бандитах, перебивших друг друга; в полупустом зале пахло маслом и попкорном. Главный герой бежал по улице, а потом скрылся в подъезде какого-то дома; один тип гнался за ним, так как он обладал тем, чем не следовало обладать, или знал то, чего не следовало знать. В момент их стычки улица почти опустела. Лица, показанные крупным планом, разрослись до нескольких метров. Давид зажмурился. Снова почувствовал запах гари, а может, это просто разыгралось воображение.
Охваченные вспышками света краски смешивались, расплывались, рассеивались по залу, прямиком устремляясь к нему, к Давиду. И вдруг, когда герой уже навел на врага свой серебристый пистолет, прищурил глаз и прицелился, вот-вот собираясь выстрелить, – и выстрел действительно раздался-таки, хлопок ураганом пронесся по рядам, – в эту секунду Давид почувствовал движение. Что-то подступало. Неуклонно приближалось к цели; и это было… Давид чуть не вскрикнул.
Когда они выходили из кино, уже смеркалось. Фонари и витрины, фары и освещенные окна отбрасывали на улицу желтоватый глянцевый свет. Между крышами выглядывало темное небо.
– Что случилось? – спросила Катя. – Что-нибудь болит?
Давид покосился на девушку, в какой-то момент он был почти готов раскрыть ей свои объятия и притянуть к себе; но потом стало ясно, что он не сделает этого: ни сейчас, ни позже, вообще никогда. Он отступил назад и бросил беспомощный взгляд на
На тротуаре, прислонившись к стене, сидел старик с длиннющей засаленной бородой и с бутылкой в руке. Опустившийся и грязный, он быстро шевелил губами, словно обращался к самому себе или к невидимому собеседнику. Потом поднес ко рту бутылку. Отпил, поставил в сторону, простонал и снова что-то забормотал. Давид отвел взгляд.
В луже поблескивало отражение самолета: его выдавало треугольное расположение огней. Давид вытянул ногу и носком ботинка слегка коснулся воды. Самолет увеличился, расплылся, а потом исчез. Давид запрокинул голову, думая найти его в небе. Но там его не оказалось. Как внимательно он ни всматривался, самолет оставался невидимым.
III
Гравий скрипел под ногами. Легкий туман повис в воздухе, окрашивая его в серый цвет. На небе одна за другой зажигались звезды. Давид опустился на скамейку в парке. Через некоторое время заметил, что рядом на покрытой лаком деревяшке спит стрекоза. Фонарь в мельчайших подробностях освещал изящную сеточку на ее неподвижных крыльях.
«Старая истина, – подумал Давид. – В природе нет пустоты. Старейшая истина. Ни одного шва, ни единой трещинки. На этом все зиждется. И это каждому известно.
Ну а если все же… Если они есть? Эти швы и трещинки, зияющие отверстия в ткани природы, если все же ткань дырявая? Мир выстроен по законам, без них мы затерялись бы в хаосе и во мраке…»
Теперь звезд прибавилось. Незаметно наступила ночь. Огни с земли и далекие-предалекие светила в небе сливались, умножаясь числом своим вдвое, на черном фасаде единственного в городе высотного здания.
«А если я нашел ошибку? Не случится ли, что меня… Не должен ли кто-нибудь меня…»
И с какой стати он тут рассиживал, почему не дома? Попрощавшись с Катей час назад или больше, он побрел куда глаза глядят, мимо освещенных витрин по центральной улице, где уже почти, а может, и совсем не пахло горючим, пока не оказался здесь, в парке. Давид часто захаживал сюда, разрабатывая свою теорию. Теперь она сложилась окончательно, он нашел решение, и, таким образом, теория перестала быть чем-то отвлеченным. Давида пробрал озноб. Он огляделся по сторонам. Маленький и неуютный парк не отличался особой чистотой, обычно здесь гуляли пенсионеры и горластые дети. Но в этот час здесь было пусто и почти красиво.
Да, они существуют – очевидные прорехи. Доказательства несовершенного творения, просчетов рассеянного проектировщика, не до конца продуманного замысла, плохое исполнение которого к тому же так неумело скрывается. Давид закинул голову – сила тяжести у звезд растет, накапливается внутри до тех пор, пока они не начинают сжиматься все сильнее и сильнее, а когда их вещество пытается найти выход, происходит прорыв. Звезды кружатся в пространстве, изменяют его, искажают вокруг себя время, вбирают свет и всю материю в свое математическое ничто. Правила не всегда верны. Ими можно поступиться.
Вдруг стрекоза вспорхнула и улетела. Да так быстро, что, находясь еще в поле зрения Давида, стала частью воспоминаний: едва уловимый шум как будто бы неподвижных крыльев. Ночь поглотила насекомое. Давид прислушался. Стояла мертвая тишина. «Ко мне, – подумал он, – непременно кто-то подсядет…»
Но ничего такого не произошло. Кругом было тихо, издалека доносились приглушенные звуки города, Давид слышал свое дыхание, через некоторое время заглушившее все остальное, тишина крепко окутала его, и он соскользнул в сон. В кромешную и мягкую темноту.
Послышались шаги. Потом они прекратились, скамейка скрипнула, и кто-то уселся рядом. Давид медленно повернул голову.
Это был старик, встретившийся им на выходе из кинотеатра. Он все еще держал в руке бутылку и
