него, оставив противника под собой. Точно опытный боксер, который педантично использует малейшую удобную возможность, Балу сделал неуловимое для глаза движение головой в сторону и вверх, и зубы его, подобно ножам, вонзились в незащищенный живот врага. Это была глубокая рана, глубже, чем на бедре, и кровь обильно заструилась из нее. Еще каких-нибудь полдюйма, и внутренности Быстрой Молнии были бы выпущены наружу. Оба удара Балу нанес секунд за двадцать, не более, и в обычной волчьей драке на его стороне имелось бы неоспоримое преимущество, ибо волк, дважды напавший и оба раза потерпевший поражение, перестает быть смелым, уверенным в себе бойцом, но чувствует свою неполноценность и ищет спасения в защите, а не в нападении. Вот тут-то бойцовский характер, унаследованный от старого Скагена, позволил Выстрой Молнии объявить шах и мат триумфу и стратегии Балу. Вторично он прыгнул на врага и снова получил рану, теперь уже в плечо. На мгновение он даже потерял равновесие и упал, но его замешательство длилось не более полсекунды. Вскочив, он в третий раз напал на Валу, и клыки их впервые лязгнули друг о друга. Рычание клокотало в горле Быстрой Молнии. Зубы его со скрежетом вцепились в челюсть вожака, и тот рухнул на снег в безуспешных попытках освободиться. Почти четверть минуты челюсти их были сомкнуты вместе. Затем Балу вывернулся и вновь своим смертоносным боковым выпадом нанес Быстрой Молнии глубокую рану в грудь.
Кровь Быстрой Молнии уже окрасила в алый цвет окруженную волками арену, и запах ее наполнял воздух. Кровь также текла и из раненой челюсти Балу. Около сорока волков собрались в зловещий кружок вокруг бойцов, и другие присоединялись к ним, услышав шум или почуяв запах битвы. Мюэкин больше не двигалась с тех пор, как попыталась приблизиться к Быстрой Молнии. Лужа крови растекалась у нее под горлом, и глаза постепенно тускнели. Но она следила за противниками, стараясь не выпускать их из поля зрения, пока глаза ее еще способны были смотреть.
Теперь Быстрая Молния видел своего неуловимого врага сквозь огненную завесу слепой и бешеной ярости. Он не ощущал своих ран. Из далекого двадцатилетнего прошлого вновь возник Скаген, его предок, и теперь душа Скагена сражалась в могучем теле Быстрой Молнии. Он больше не отскакивал и не кружил по- волчьи. Его массивные плечи угрожающе напряглись, голова опустилась, уши тесно прижались к затылку, и ни один звук не вырвался из его горла, когда он бросился на Балу. На всем Севере не было пары волков, которые могли бы устоять против Скагена, а Скагеном теперь был Быстрая Молния. Снова и снова Балу кусал и рвал его тело, но сквозь эти укусы Быстрая Молния неотвратимо стремился к смертельному захвату. Дважды он почти поймал Балу. На третий раз он добился своего: клыки его сомкнулись на затылке врага. Это был чисто собачий захват. Он не терзал, не трепал и не душил противника. Его челюсти просто сжались, как сжались бы челюсти Скагена, и одновременно с нетерпеливо сузившимся кружком возбужденных волков позвоночник Балу хрустнул, и битва была окончена.
Прошла целая минута, прежде чем Быстрая Молния ослабил захват и, шатаясь, заковылял прочь. В ту же минуту ожидающая орда набросилась на Балу, разрывая на куски его мертвое тело. Таков был закон стаи, вековой волчий инстинкт надругательства над поверженным.
Быстрая Молния остался стоять в одиночестве у тела маленькой волчицы. Мюэкин тщетно пыталась поднять голову. Ее глаза затягивались смертельным туманом. Дважды она с трудом открыла их, и Быстрая Молния, жалобно скуля, коснулся носом ее носа. Мюэкин попыталась ответить, но ее усилия закончились странным всхлипывающим стоном. Затем внезапная сильная дрожь потрясла ее прекрасное юное тело. Последний вздох — и она уже больше не старалась дышать или открывать глаза.
Быстрая Молния стоял над ней, зная, что наступила смерть. Он подождал немного, словно отдавая скорбную дань погибшей, затем сел на окровавленный снег, поднял голову к небу, и волки, которые разрывали тело Балу, услышали и поняли все: властный клич превосходства, триумфа и господства над стаей вырвался из груди Быстрой Молнии. Но в этом победном кличе, далеко разнесшемся над белыми ледяными просторами, звучала скорбная и печальная нота.
Душа Скагена явилась через двадцать лет, чтобы принять власть над волками.
Глава 2. Голодная стая
Наступил Укинанис — Свет Семи Звезд. Но в небе вместо семи зажглись семь миллиардов звезд. Унылая сумеречная мгла миновала, и мир Севера, светлый и умиротворенный, лежал в объятиях Долгой Ночи. Высоко вверху, там, где в летнем небе юга должно было бы находиться полуденное солнце, равномерно серебрилось легкое свечение, словно тускло мерцающее перламутровое сердце самой Ночи, а вокруг этого серебристого сердца располагались звезды. Бесчисленные и бесстрастные, застывшие и безжизненные, вечно сверкающие в небе — без солнца, без луны, без дневного света, которые могли бы затмить их мерцание, — они освещали замерзший мир, подобно многочисленным неподвижным и завистливым очам, ревниво следящим за искрящимся и непревзойденным великолепием Северного Сияния. Этой ночью — или этим днем, ибо день и ночь должны следовать друг за другом по времени суток даже там, где нет ни солнца, ни луны, — Северное Сияние было подобно чародею в радужных и сверкающих одеждах. В течение двух часов Кесик Маниту — Небесная Богиня — давала волшебный спектакль и, словно не желая подчеркивать родственных связей с Северным полюсом, простирала свои таинственные чары и фосфоресцирующее великолепие в той стороне, где должен был находиться западный горизонт. В течение двух часов она развешивала по небосводу широчайшие полотнища бесконечно меняющихся разноцветных знамен; в течение двух часов она резвилась, забавляясь феерической игрой огня и света; она заставила плясать десятки тысяч призрачных танцоров, непревзойденных в гибкости и изяществе, она испещрила небо золотыми, пурпурными, оранжевыми и бриллиантово-голубыми дорожками и затем, словно утомившись от столь замысловатых развлечений, принялась окрашивать арену своих красочных игр в яркий и живой алый цвет В городах, селениях и на открытых просторах за две тысячи миль от ее владений множество людей этой ночью следили за шалостями Кесик Маниту и поражались таинственным и загадочным явлениям «там, у Северного полюса». Но здесь, под непосредственным воздействием ее волшебных чар, душа трепетала от восторга, и сверкающий лед замерзшего мира отражал ее сияние обратно в небесную высь, к звездам и к перламутровому Сердцу Неба.
Мир этот был мертв и скован морозом. Было ужасно холодно — настолько холодно, что в неподвижном, не потревоженном ни ветром, ни дыханием воздухе слышалось порой четкое и звонкое похрустывание. Время от времени со стороны нагромождения ледяных гор в заливе Коронации доносился гром, подобный грохоту выстрела из большого орудия, когда какой-нибудь ледяной исполин разрушался или раскалывался до самого основания. Эхо от этих грохочущих взрывов разносилось жалобными призрачными стонами вплоть до замерзшей глади Бухты Нетопырей, ибо столь же непонятными и загадочными, как само Северное Сияние, были причуды жгучего холода. Иногда казалось, будто в воздухе на звонкой стали проносится компания конькобежцев, и можно было даже различить шорох их одежд, звуки голосов и далекий звонкий смех. Впрочем, в меховой одежде с надвинутым капюшоном этот смертельный холод почти не ощущался, так как без ветра он терял остроту и жгучесть.
Возле бревенчатой хижины, построенной на краю большой ледниковой расщелины, стояли капрал Пеллетье и констебль О'Коннор из Королевской Северо-Западной конной полиции. Чуть поодаль и позади, рядом с санями и упряжкой из шести ездовых собак, стоял эскимос, закутанный в меха, с надвинутым на лицо капюшоном. Прошло уже полтора месяца с тех нор, как капрал Пеллетье отправил последнее донесение главному инспектору дивизиона «М» в Форт-Черчилль, предупреждая о предстоящих бедах: голоде, гибели и ущербе, наносимом волками.
Пеллетье, взглянув на яркий пурпурный всплеск Северного Сияния на западе, первым нарушил молчание.
— Сегодня Мику-Хао, — сказал он. Первая «Красная Ночь» за всю зиму. Нам повезло, О'Коннор. Эскимосам она предвещает большую кровь, а следовательно, и удачную охоту. Держу пари, что каждый шаман отсюда до залива Франклина трудится сейчас не покладая рук, отгоняя злых духов и вознося молитвы. Охотники с побережья, должно быть, уже в пути. Скоро они присоединятся к нам.
О'Коннор скептически пожал плечами. Он очень уважал Пеллетье. Он любил этого колоритного, закаленного бурями и невзгодами француза, прожившего полжизни на краю Полярного круга. Но у него было
