«скисли», и магнитофон замолк. То, что именно он встретил нас с Кокоти, оказалось случайностью. Но случайностью счастливой: Аритана, как выяснилось, сын вождя племени. Гостеприимно сойдя с тропинки, он приглашает меня следовать за ним в деревню. И мы гуськом двигаемся к центру поляны. Впереди — Аритана, за ним — я, в арьергарде — Кокоти.
В центре поляны я вижу маленькую хижину. Точнее говоря, грубый соломенный навес, покоящийся на четырех столбах. Я догадываюсь, что это «дом флейты», о котором упоминают все побывавшие в Шингу путешественники. Нечто вроде «мужского клуба», куда женщинам вход строжайше запрещен. В шалаше сидят несколько индейцев и ведут неторопливую беседу.
Как и полагается по освещенному веками дипломатическому протоколу, первым делом меня представляют «главе государства» — отцу Аританы, Канато. Кокоти чинно здоровается с вождем и говорит, что увешанный фотоаппаратами «караиба» является другом Орландо и испытывает желание познакомиться с жизнью замечательного племени иолапити, весть о котором дошла даже до племени караиба, расположенного так далеко, что понадобилось бы три-четыре «луны», чтобы добраться до него на большой-большой лодке.
Канато, отложив в сторону зубило, которым он тесал какую-то толстенную палку, протягивает мне руку и снисходительно отвечает, что друзья Орландо — его друзья, и караиба может чувствовать себя во владениях иолапити как в своем собственном доме.
Несмотря на отсутствие каких бы то ни было признаков одежды, он выглядит весьма импозантно. Выкрашенные красной краской и постриженные «под горшок» волосы аккуратно причесаны. Бицепсы рук туго перехвачены серой тесемкой. Из-под припухлых век он разглядывает меня сосредоточенно, но дружелюбно. Вслед за вождем мне протягивают мозолистые негнущиеся ладони и окружающие его индейцы. Каждый из них считает своим долгом продемонстрировать некоторое знакомство с португальским языком, учтиво осведомившись «комо шяма?» — «как тебя зовут?». В мгновение ока опустошается вынутая визитером пачка сигарет, и к низкой кровле шалаша уютно подымается голубой дымок, предрасполагающий к дружеской беседе.
При ближайшем рассмотрении палка, которую Канато вновь принимается сосредоточенно обтесывать, оказалась волшебной флейтой «жакуи». Как и весь этот «мужской клуб», «жакуи» тоже табу для женщин: они не могли не только видеть, но даже слышать ее звук. Я спрашиваю, можно ли мне услышать «жакуи». Канато великодушно соглашается. Тут же из-под вороха соломы в углу шалаша извлекается такая же флейта, и вождь, отложив свое зубило в сторону и спокойно облизав губы, подносит музыкальный инструмент ко рту. Да, это действительно флейта! Тихие протяжные звуки, льющиеся из «жакуи», складываются в бесхитростную музыкальную тему, навевающую какие-то спокойные, я бы даже сказал, лирические ассоциации. Если бы не столь экзотическая обстановка, я был бы готов, закрыв глаза, представить себе раннее утро, солнце, показавшееся из-за черного дальнего леса, и настойчивый пастуший рожок, созывающий стадо... Потом в эту идиллическую тему вкрались какие-то тревожные нотки, раздались зловещие вскрикивания, предупреждавшие, видимо, об опасности, флейта пронзительно взвизгнула и замолкла.
Я тут же хочу выразить охватившие меня чувства искренней благодарности, но Канато глядит на меня весьма равнодушно. Он не ждет восторженных отзывов и явно не интересуется моим мнением. Он знал, что сделал доброе дело, позволив караибу приобщиться к великому искусству иолапити. И все же я пытаюсь выразить свое восхищение и интересуюсь темой исполненного произведения. Канато снисходительно разъясняет, что это была мелодия песни о ловле рыбы. Потом он говорит, что в репертуаре племени имеются и другие, так сказать, «функциональные» мелодии, исполняющиеся, например, при отъезде кого-то из соплеменников в дальний путь или при его возвращении. Мелодии, сопровождающие трудовые процессы, строительство хижин, например, или посев маниоки. Или церемониальные песни, которыми отмечают рождение и смерть. Я старательно киваю головой, и Канато, растроганный, наконец, моим интересом к духовной культуре иолапити, иллюстрирует свои объяснения исполнением «похоронного марша» своего племени. На сей раз мелодия звучит в исполнении дуэта: к Канато подключился Аритана. Отец ведет основную тему, вероятно, «мужскую»: протяжную, мрачную, заунывную. Флейта сына вскрикивает, имитируя рыдания женщин над телом погибшего сына, мужа или отца.
Потом флейты откладываются в сторону, и мы начинаем осмотр деревни с малоки, где обитает семья самого Канато.
Из всех известных человечеству жилищ индейская малока является, пожалуй, одним из самых остроумных и любопытных. Вычерчивается на земле овал метров пятнадцати-двадцати длиной и метров семидесяти шириной. Затем по границе овала вкапывают длинные жерди, сходящиеся вверху, метрах в семи от земли. Для прочности они переплетаются горизонтальными жердями, после чего этот каркас оплетается «сапе» — соломой из пальмы. Два отверстия — двери, расположенные по короткому диаметру овала, одна против другой, создают сквознячок. Дом готов!
В каждой малоке живет несколько семей. У каждой семьи есть своя территория, свои гамаки, свои миски и прочая утварь. И никто в эти миски не сует любопытного носа. Все это я узнал впоследствии от Орландо. Потому что, тогда, в самый первый момент, когда, охваченный трепетным нетерпением, я ступил в малоку Канато, мне было не до обобщений и не до рассуждений. Я стремился глядеть во все глаза...
Впрочем, в первую минуту я ничего не увидел: слишком резким был контраст между ярким солнечным светом снаружи и густым полумраком внутри малоки. Потом глаза освоились, и, как на проявляющемся в полутемной фотолаборатории негативе, начали прорезаться первые детали: в центре горит костер, вокруг него сидят на корточках несколько женщин. Одна скребет громадную глиняную сковороду. Другая размешивает рукой нечто напоминающее жидкое белое тесто. Третья сосредоточенно смотрит на первых двух. Рядом с ней лежат разморенные нестерпимой духотой три собаки, лениво поглядывающие на незнакомца, и тощая кошка, вытянувшаяся близ огня. Вверху раздается какой-то пронзительный крик. Это пискнул, реагируя на визитеров, а может, просто укушенный блохой, маленький зеленый попугай «арара».
Два толстых столба, расположенных по обе стороны входного отверстия, служат опорами всего каркаса малоки. От них к боковым жердям протянуты гамаки. В одном из них сейчас лежит супруга вождя Канато — мать Аританы. По ее животу ползает малыш. Женщина не говорит по-португальски, поэтому Аритана, объясннив ей, кто я такой, берет на себя обязанности переводчика.
Я спрашиваю женщину, как ее зовут. Она отвечает: «Дебори». Однако уже второй вопрос ставит ее в тупик: не может сказать, сколько у неё детей, ибо не умеет считать. Аритана поясняет, что его мать, как и большинство соплеменников, считает до шести. А все, что идет, так сказать, «сверх этого», именуется словом «много». Поэтому Дебори, пытаясь ответить, на мой вопрос о количестве детей, идет по более простому пути: она перечисляет имена всех своих детей.
Далее я выясняю у нее, что все лети здоровы, что кормит она их лепешками из маниоки, кукурузой, рыбой и мясом макак — крошечных обезьянок, единственных животных, употребляемых иногда, но весьма редко, индейцами Шингу в пищу.
Впоследствии я узнал романтическую историю этого семейства. Лет двадцать назад Канато, бывший тогда, кстати сказать, чемпионом иолапити по борьбе «ука-ука», познакомился с Дебори. Она была дочерью вождя камаюра и женой одного из самых уважаемых своих соплеменников. Как известно, любовь не знает границ, и Канато в один прекрасный день взял свою возлюбленную за руку и сбежал с ней. Разгневанные супруг и отец беглянки вымазались черной краской «жепипапо», поклявшись убить обидчика. Погоня, однако, была безуспешной: Канато слишком хорошо знал окрестности и надежно упрятал свою красавицу.
Прошло несколько лет, и тоска но дочери убила гнев в сердце старого отца. Он торжественно объявил, что согласен признать Канато мужем своей дочери, после чего Канато смог приступить к спокойному созиданию своего семейного очага. Этот брак был столь идиллическим, что растроганный отец решил отдать Канато свою вторую дочку — младшую сестру Дебори. Так у вождя иолапити стало две жены. Совсем недавно он обзавелся и третьей супругой — молоденькой иолапити. Все три жены отлично уживаются друг с другом, деля между собой под мудрым руководством Дебори свои домашние обязанности.
Мне рассказали, что, когда Аритана было четырнадцать лет, он прожил в Сан-Пауло (в доме Орландо) семь месяцев. Злые языки утверждали, что Аритана даже успел завести там, на земле караибов,
