| VII. Освящение реальности (включая ч. 2 — так называемую «Философию культа»). 13— 15 июня (31 мая— 2 июня) 1918 г. | Вторник. 18(5) июня 1918 г. | 1 ч. Печатает машинистка под диктовку Флоренского. |
| 2 ч. —29(16) апреля— 17(4) июня 1922 г. Диктует Флоренский Огневой | ||
| VIII. Молитва (Словесное служение). 15(2) июня 1918 г. | Среда. 19(6) июня 1918 г. | 10 сентября (28 августа)—30(17) сентября 1922 г. Диктует Флоренский Огневой |
| Приложение к лекции V. Дедукция семи таинств. 6—11 января 1920 г. (24—29 декабря 1919 г.) | 1922 г. (?) | |
| Печатает машинистка под диктовку Флоренского | ||
| Приложение к лекции VI. Месяцеслов. 2—3 июня (20—21 мая) 1920 г. | ||
| Свидетели. | 18(5)—30(17) июня 1922 г. Диктует Флоренский Огневой | |
| 2, 4 июня (20, 22 мая) | ||
| 1920 г. |
Касаясь второго обстоятельства, т. е. особенностей творчества самого отца Павла, необходимо помнить, что оно находилось в русле христианской апологетики и религиозной философии, но не богословия, если под богословием понимать догматическое учение Церкви. Несомненно, что и апологетика, и религиозная философия, если они стремятся раскрыть православную веру, должны корениться в догматическом учении Церкви, но подобно тому как портрет в сравнении с иконой имеет свои художественные законы, приемы и способы выражения, так и религиозно–философское творчество имеет свои особенности раскрытия Истины, не сводимые к догматическим формулировкам. Соответственно и терминологический словарь религиозной философии не может быть идентичным терминологическому словарю догматического богословия, но представляет свою систему, свой язык. Мышление отца Павла—это особый язык, своеобразием которого является использование терминологии богословской, философской, естественно–научной, технической. В ряде случаев термин употребляется в прямом и привычном значении, в ряде случаев термин употребляется расширительно. Так, например, после первого издания отдельных глав «Философии культа» в 1977 г. (журнал «Богословские труды») много споров вызвало то место, где отец Павел говорит: «Итак, Крест—живое существо, разумное, сознательное, духовное, способное слышать наши молитвы и отзываться на них» (с. 40 наст. изд.). Поясняя данное место, иеромонах Андроник отмечал: «Крест—живое существо по присутствии в нем живоносной и жизнеподательной энергии Господа Иисуса Христа»[17]. В другом месте отец Павел пишет: «Крест Честный может даже отождествляться с Господом, по единству Божественной Ипостаси Господа… Отсюда понятно, почему в первохристианской иконографии лице Господа изображалось обычно Крестом» (с. 34 наст. изд.). Очевидно, что в первом случае Крест рассматривается с точки зрения философской, а во втором случае—с точки зрения богословской. Причем философское рассмотрение Креста как чувственно созерцаемой умной сущности находится в русле естественно — «магического», мистико–мифологического, теургического и реалистического символизма. Подобно этому отец Павел описывает меч как имеющий «признаки духовного существа с определенным онтологическим местом, почти саном, в теократическом строе» (с. 259 наст, изд.); престол–как «притаившийся херувим» (с. 257 наст, изд.); стихии (вода и т. д.) и вещества (хлеб, мед, зерно и т. д.)—приемлющие благодатное освящение (см. «Освящение реальности», с. 201—311 наст, изд.); слово— «живое и разумное»[18].
Данный тип философского осмысления направлен прежде всего против научно–эмпирического, рационалистического познания Церкви, человека и природы (мира). В контексте мысли отца Павла этот тип философствования не противостоит благодатному церковному богословию, но сопутствует ему как вводная ступень.
В основе этих определений отца Павла лежат не рационалистические псевдобогословские построения, а живой религиозный опыт и благодать священства. Способность узрения в земном небесного, в тленном— нетленного, во временном— вечного, в видимом—невидимого, в «телесном» — «одушевленного», в низшем—высшего, причастность тайне соединения духа и плоти, коренящейся в догмате боговоплощения, можно определить как мистичность. Существенно, что мистические интуиции отца Павла, запечатленные им во свидетельство в данном труде, находят себе подтверждение в опыте православных подвижников.
Вот, например, рассказы об одном из современных нам старцев, схиархимандрите Виталии (1928—f 1 декабря 1992). «Я помню его наставление о том, с каким благоговением надо относиться к Престолу Божию, —вспоминает архимандрит Платон (Игумнов). — Он говорил, что это нечто живое, одушевленное и прикладываться надо к нему как к живому телу. Престол в храме—это тело Христово».[19]
«Как и преподобный Серафим Саровский, батюшка (Виталий) придавал особое значение свече, возжженной за человека перед святым образом. Большие ровные восковые свечи, сделанные им самим, стояли на специальных железных подносах и перекладинах. Они никогда не затухали в его комнате; и даже в сильную жару, когда от огня стоял чад и трудно было дышать, он не позволял их тушить. Он часто писал в письмах: «За всех вас свечи молятся». И сила горящей свечи в батюшкиной келии не раз спасала людей от смертельной опасности. По свече отец Виталий мог распознать душевное состояние человека: ровно,
