подниматься наверх.
Наполеон ощетинился.
Вздрогнул, зашевелился куст можжевельника — и низенький, рыжеватый зверь выскочил прямо к пещере. Увидевши Наполеона, он миролюбиво заскулил. Это был самый старый песец со зверофермы, которого звали Маркиз.
Маркиз
Наполеон хорошо знал этого рыжеватого Маркиза.
Маркиз жил в клетке напротив и с утра до вечера дремал, накрывши нос пышным хвостом. Он никогда не метался по клетке, как другие песцы, и не грыз решетку. Целыми днями он мудро спал, а просыпался только лишь для того, чтобы покрутить пойлушку.
Музыку предобеденную Маркиз очень любил и сам был неплохим музыкантом, умел выжать из своего незатейливого инструмента целый набор ликующих, а то и печальных, задумчивых звуков. Душа у него была, как видно, тонкая, артистическая.
Недопесок терпеть не мог железную музыку. От визга пойлушек шерсть его вставала дыбом, он лаял, стараясь заглушить звон, но почему-то против воли и сам подкручивал миску — не хотел, а она притягивала, заманивала.
Появление Маркиза на барсучьей горе ни капли не удивило Наполеона. Он даже и не задумался, откуда здесь взялся Маркиз, которому полагалось дремать в данный момент на звероферме.
Маркиз тем временем обнюхал Наполеона и Сто шестнадцатого, который тоже вылез из пещеры, утомленно зевая.
И вход в пещеру, и подножие елки обнюхал Маркиз. Нанюхавшись барсучьих следов, он презрительно фыркнул.
Маркиз был гораздо старше Наполеона. Уже пять лет крутил он на ферме свою пойлушку.
Он был старше, сильней и властно прохаживался теперь по вершине холма и поглядывал на беглецов.
Маленьким серым носиком обвел Маркиз голубые горизонты и нацелился на водокачку, отмечающую над лесами звероферму «Мшага».
Недопеску это не понравилось. Он также оглядел горизонты, направил свой нос точно на север и, не раздумывая, стал спускаться с холма, но уже не в овраг, а в другую сторону, к сосновому лесу. Сто шестнадцатый потоптался на месте и потянулся за Наполеоном.
Маркиз, однако, не растерялся, в три прыжка обогнал Наполеона, клацнул зубами у его уха, оттер плечом и возглавил бег. По силе, по возрасту, по всем правам Маркиз должен был стать вожаком. И в этот спор Сто шестнадцатый решил не вмешиваться, он бежал последним, и легко было ему на проложенных следах.
Скоро осталась позади барсучья верея, поднялся над песцами бор, такой дремучий, что даже и синиц здесь не было. Седобородый глухарь заприметил беглецов, но не шелохнулся в еловом шатре, хоть и невиданными показались ему бегущие звери — рыжеватый Маркиз, платиновый Наполеон и голубой Сто шестнадцатый.
С полчаса бежал Маркиз на север. Он не оглядывался на своих спутников и не останавливался, уверенно перепрыгивал поваленные деревья, пересекал лесосеки и просеки.
Третий раз в своей жизни оказался Маркиз на воле.
В первый раз, так же как Наполеон, сбежал он и три дня мыкался по лесам. Голодный и ободранный, вернулся на ферму. Через год сбежал другой песец, по имени Рислинг. Дело было летом, и следов беглеца не могли найти. Тогда-то директор Некрасов придумал послать вдогонку Маркиза. Директор понимал, что Маркиз, хлебнувший вольной жизни, обязательно вернется на ферму. И верно, Маркиз вернулся к обеду, а за ним бежал измученный Рислинг.
Сегодня Маркиз попал на волю в третий раз, но никогда еще так далеко в лес не забирался. И сам он, когда был беглецом, и Рислинг крутились рядом с фермой, таясь в кустах, слушали предобеденный звон.
Маркиз по-прежнему бежал на север, но чувствовал, что пора уж поворачивать на юг. Огибая буреломы, выискивая будто бы лучшую дорогу, потихоньку, незаметно он загибал, загибал вправо и в конце концов обвел беглецов вокруг вереи, поставил их к северу хвостом.
Наполеон понял, что Маркиз хитрит, но очень уж уверенно вел его вожак, а сзади поторапливал Сто шестнадцатый, который ни в чем не сомневался.
Кончился сосновый бор, пошли перелески, осинники, и неожиданно небо раскрылось над головой, и прямо перед ними легло широкое белое поле. А за полем — дощатый забор, редкие елки с обрубленными до самых макушек сучками и между ними огромный кирпичный гриб — водокачка, отмечающая над черными лесами звероферму «Мшага».
Близко, совсем близко послышалось тявканье песцов, кислый запах мерзлой кормовой смеси и пронзительный родной звук — песцы играли на тарелочках.
Сто шестнадцатый разрывается на части
У дырки в заборе Маркиз остановился. Он обернулся к спутникам, игриво вильнул хвостом в сторону зверофермы: давайте, мол, вернемся, ребята, пожрем, выспимся, а там видно будет.
Сто шестнадцатый сразу обрадовался, запрыгал восторженно вокруг Маркиза, ударил по воздуху лапой, будто крутил пойлушку. Устал Сто шестнадцатый — голубой двухлеток — от этой бестолковой беготни и чувствовал себя сейчас путешественником, который после долгих странствий вернулся домой.
А дома всегда хорошо. Дома ждет тебя уютная, в общем-то, клетка, сколько хочешь кормовой смеси, пойлушка, старые соседи, старые привычки, размеренная нормальная жизнь. Да, плохо тем, у кого нет своего дома. Толкутся эти вечные странники там да сям, то прибьются к одному берегу, то приткнутся к другому, а за душой нету ничего — ни клетки, ни пойлушки.
Звон предобеденный между тем стих, зато усилился запах кормовой смеси — работницы начали кормить зверей. Из щелей в заборе слышались их высокие голоса.
Звон, запах, голоса разбередили Наполеона. Поник вдруг Наполеон, и мех его платиновый обвис, обмяк, потускнел. Что же это такое, откуда снова взялась звероферма? Задумался недопесок Наполеон Третий, сел по-собачьи в снег.
Ни капли не похож был он сейчас на гордого зверя, похож он был на дворняжку, которую пнули сапогом, чтоб не вертелась под ногами.
Маркиз подскочил к Наполеону, весело куснул его за ухо и попятился к дырке в заборе. Сто шестнадцатый потянулся за ним. Когда уже голова Маркиза скрылась в щели забора, Наполеон жалобно тявкнул. Маркиз остановился. Оглянулся удивленно Сто шестнадцатый.
В этот момент принял недопесок решение, тряхнул императорской головой и на глазах превратился из побитой собачки в настоящего песца. Платиновым своим бесценным хвостом повернулся Наполеон к ферме, а нос установил точно на север и побежал потихоньку обратно по своим следам. Сто шестнадцатый растерялся. Душа его разрывалась на части. С одной стороны, хотелось перекусить и выспаться, с другой — тянул за собой недопесок, убегающий в открытое поле.
О недопесок Наполеон Третий! Круглые уши, платиновый мех!
Ваша величественная черная морда обращена точно на север, и, как стрелка компаса, рассекла ее ото лба до носа белая сверкающая полоса!
Прекрасен, о Наполеон, ваш хвост — легкий, как тополиный пух, теплый, как гагачий, и скромный, как пух одуванчика.
Одним только лишь этим хвостом укутай свою шею, вечный странник, и валяй хоть на Северный полюс.
О хвост недопеска! Ни лиса, ни соболь не похвастаются таким пышным хвостом цвета облака, которое тает в голубых небесных глубинах над березняком иль осинником. Торжественнейший хвост, формою похожий на дирижабль.
Душа Сто шестнадцатого разрывалась на части. Одна так и хотела нырнуть в дырку забора, пожрать и выспаться, в другой же части его души зрело чувство товарищества: все-таки вместе с недопеском они бежали, вместе страдали.
Виновато заскулил Сто шестнадцатый, будто извиняясь перед Маркизом, и, как собачка за хозяином, потрусил через поле вслед за Наполеоном Третьим.
Маркиз не ожидал такого поворота. Он хотел было догнать беглецов, но уж сам приустал и боялся опоздать к обеду. Маркиз тоскливо завыл им вслед.
На краю поля песцы остановились глянуть последний раз на Маркиза. Как маленькое рыжее пятнышко виден был Маркиз на светлом снегу, перед щербатым забором, из-за которого тянулся запах кормовой смеси и слышался алюминиевый звон.
Серая лиса
Песцы пересекли поле и попали на проселочную дорогу. Снег смешался здесь с грязью и песком, получился желтый кисель, но дорога шла точно на север, и Наполеону нравилось, что на ней почти не остается следов.
Песцы долго бежали по дороге.
Вдруг где-то сзади послышался чудовищный рев.
Громыхая пустыми молочными бидонами, скрипя и визжа тормозами, их догоняла грузовая машина ЗИЛ.
Недопесок прыгнул в кювет, затаился, а Сто шестнадцатый припал к земле и накрыл голову лапами.
Машина остановилась.
Шофер Шамов с изумлением глядел на пушистого зверя, пышным пластом лежащего на дороге. Из кабины видно было, как шевелит ветерок жемчужный мех.
«Серая лиса! — подумал Шамов. — Что делать?»
Он бестолково стал шарить под сиденьем в поисках чего-нибудь, чем можно было бы подшибить зверя.
Рука нащупала гаечный ключ. Он вытащил его из-под сиденья, высунулся из кабины и швырнул изо всех сил. Но слишком много надежды вложил он в свой бросок — гаечный ключ раскорякой запрыгал по дороге.
«Перелет!» — огорченно подумал Шамов.
Больше гаечных ключей у него не было. Была отвертка, но для охоты на лису она не годилась. Пошарив под сиденьем, он вытащил огромную стальную рукоятку, которой заводят грузовик, и мощно метнул ее в серую лису.
Заводило до лисы не долетело.
Волнуясь, он скинул телогрейку и вылез из кабины. Развернул телогрейку, как огромное промасленное крыло, и стал подкрадываться к Сто шестнадцатому.
Сердце у шофера билось отчаянно, боясь упустить такую редкую добычу. Но еще отчаянней стучало сердце Сто шестнадцатого. Оно стрекотало, как кузнечик.
Не доходя двух шагов, Шамов прыгнул и накрыл песца телогрейкой, прижал коленом к земле.
Сто шестнадцатый не дергался и не кусался. Он потрясенно смотрел на шофера Шамова и не мог понять, что же это такое.
— Серую лису поймал! Серую лису поймал! — закричал Шамов. Уши его пылали от радости. Шапка подскакивала на голове.
Он скинул брючный ремень, связал Сто шестнадцатого и вдруг подумал: «Да это ведь не лиса! Это, наверно, со зверофермы зверь».
Тут в голове Шамова началась сложная работа: что делать — затаить ли добычу или везти на звероферму как государственную собственность?
«Затаю — найдут, — огорченно думал Шамов. — Зря, дьявол, ключами кидался».
Лениво нажал он на педаль, поворотил грузовик к звероферме.
— Эй, тетка, — крикнул он сторожихе у ворот, — где у вас начальник? Я тут какого-то зверя поймал. Не вашего ли выводка?
Сторожиха глянула в кабину, ахнула, засвистела в милицейский свисток. И тут же началась вокруг Шамова кутерьма.
Прибежал Некрасов, прибежал бригадир Филин, они хлопали Шамова по плечам, тащили его в кабинет, расспрашивали, где и как и не видал ли он Наполеона Третьего. Потом выдали ему премию — двадцать рублей.
