– Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывёшь – возьми хоть мой мизинец!
– Не ломай же! Умоляю! Не надо мне!
– Да ты на этот мизинец сто лет проживёшь, а мне будет только приятно, что на МОИ.
– Не тронь мизинец! Иди ко мне!
На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила:
– Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься.
– И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец?
– А что такого? – спросила Лиза. – Конечно, продашь.
В этот момент я снова сошёл с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на неё и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у её ног.
– Успокоился?
– Да, – равнодушно ответил я.
– Ну что? Ломать мизинец или нет?
– Что-что-что? Мизинец? Ты про это?
– Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет?
– Девяносто шестой пробы? – спросил я. – Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко – ломай. Мне наплевать.
– Ну вот и всё, – облегчённо вздохнула Лизушка. – Всё ясно.
– Что именно?
– Ты – такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, всё-таки ты – редкость, я таких встречала двух или трёх.
– Двух или трёх?
– Сама не помню, – улыбнулась госпожа Золотарёва.
– А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! – прошептал я. – Пожалуйте мне топор!
– Какой топор?
– Вот тот! Что там в углу стоит!
Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на чёрном пне.
– Зачем тебе топор?
– Попрошу на «вы». Подставляйте свой мизинец.
– Рубить?! Золото?
– Ну не ломать же.
Она заколебалась.
– Послушай, – сказала она, – надо тебе сказать самое главное. Мы – золотые, пока живём, а как помрём – превращаемся в обычных людей. Неживых только.
– Эва, удивила, – сказал я. – Мы тоже, как помрём, в неживых превращаемся.
– Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь – он и рассыплется в прах.
– Зато с моим получится, – ответил я, положил руку на чёрный пень и рубанул изо всех сил.
Глава XCIII. Кадастр
Совершенно не помню, каким образом доставили меня на «Лавра», только слышал в забытьи:
– У него сильный ожог.
– Сам так бабу раскалил.
– А я-то думаю, кто это ему ногу отрубил?
– А может, сифилис или инфлюэнца?
– Да какой там ожог – пить надо меньше!
– Ещё бы – столько керосинить!
Все эти диагнозы и толкования моего болезненного состояния дружно, в конце концов, сходились на том, что «пить надо меньше». И я, конечно, внутренне с этим соглашался и клялся себе, что, как только приду в себя, сразу брошу пить.
Когда же я пришёл в себя, я сделался неприятно удивлён следующим оригинальным обстоятельством. Дело в том, что у меня была забинтована правая нога, в то время как я точно помнил, что рубанул себя топором по левой руке. Хоть и сделал я это в состоянии аффекта, из-за безумной несовместимой любви, всё-таки помнил дело точно: да, рубанул, да, по левой руке.
