— В русской литературе существует традиция повествования о «благородном дикаре», и культура притворяется, будто верит, что жизнь, протекающая на лоне природы, вдали от порочных изъянов цивилизации — более здоровая и мудрая, чем та, которую влачит большинство из нас. На самом деле чаще происходит обратное.
— Ты прав, — ответила Анжелка. — Когда человек удаляется от цивилизации, он быстро освобождается от не важных для него больше ловушек — роскошных машин, изысканных жилищ, одежд, от того-то и того-то, от вечеров, проводимых в театре, от концертов — и, может быть, не так уж безосновательны слова о преимуществах естественной жизни. Но если некто уж слишком решительно удаляется от общества и слишком долго остается вдали от него, он освобождается и от многих запретов, этим обществом налагаемых.
— И эти запреты, — продолжал Коля, — далеко не всегда так глупы, бессмысленны и недальновидны, как нынче модно заявлять. Напротив, многие из этих запретов крайне необходимы, так как содержат то, без чего невозможно выжить и что с течением времени приводит к появлению более образованного и сытого, более благополучного общества.
Свечкин съел шашлык, солянку с долькой лимона, жареную картошку, нашпигованные чем-то мелким баклажаны-трубочки, выпил графин водки, пива, и отвратительно, как запущенный в теплые сени пес, захмелел. Пьяная пелена приоткрылась и пропустила Анжелкину руку — она совала ему деньги на такси.
Из холодильника издевательски краснела яркая кастрюля с цветами на боку. В ней, Свечкин знал, слиплись макароны-перышки. Котлеты, к которым они подавались в качестве гарнира, давненько съели.
Одно бурое яйцо с наклюнутой макушкой мирно тухло в отсеке на двери. Холодильник был старый, советский, в сумерках он зудел, заглушая даже телевизор.
Свечкину пришлось, давясь от отвращения, варить кашу на воде. Он поставил кастрюлю на плиту, пока вода нагревалась, покурил на лестнице. Балкона у них не было.
На испещренном засохшей, пупырчатой харкотой пролете Олег Свечкин понял, что так жить больше нельзя. Нужно было меняться.
2
Муж, хрипя, взгромоздился на Анжелу. Она еще не проснулась, но его это не беспокоило. Плюнув на пальцы, он потер ее бритую щелку и вошел, хрюкнув, как боров. Анжела сосредоточенно выполупывала сонные остатки из глаз. Отвернувшись к стене, она зевнула. Проблемой большинства мужчин является их полное незнание того, как заниматься любовью. Единственное, что они умеют — это трахаться.
Он закончил, наконец, свою долбежку, в то время, как она размышляла, больно ли было рожать Анжелине Джоли. Поднялся и ушел в ванную. Утром он почему-то всегда по часу лежал в горячей воде. Анжела сбросила одеяло и вскочила с кровати.
Его опять, опять, опять, — жизнерадостно напевала она, —
Она была красива какой-то первобытной красотой. Даже пара (как она считала) лишних килограммов ее не портили. Любуясь Анжелой, муж всегда сравнивал ее с чем-то съестным — корица, мед, масло, кофе. Она была уверена, что сравнение имеет более глубокий смысл, нежели тот, который вкладывал в него муж, наровя ее съесть. Мужчины черпали в ней силу, как в пище.
Взвился телефон, но Анжела не подошла, зная, что это мама. Накинув легкомысленный шелковый халатик, она пошлепала на кухню, чтобы скушать пасту из сыра «бри» с сельдереем. Дашка, ее подруга, похудела на сельдерее до сорок восьмого, а это, учитывая Дашкины габариты, было большой победой.
Анжела заедала пастой последнюю сельдереевую палочку, когда муж вперся в кухню. Голый. Телефон снова раззвенелся, отразив мамин номер.
— Дай кофе, — потянулся муж, — сгущеночка!
Она сварила ему кофе по всем правилам, с кардамоном и гвоздикой. В быту Анжела была перфекционисткой — ее домработница каждый четверг пехала на цветочный рынок у Киевского вокзала и волокла оттуда пук свежих лилий. Их тяжкий тропический запах успокаивал Анжелу.
Она представляла себя диким биологическим существом, прыгающим в зарослях монстеры или раскачивающимся, ухая, на лиане. Она блаженствовала перед источавшей ароматы вазой, размышляя, как прекрасно, когда тебе ничего не нужно, кроме тепла и мягкого лиственного логова, где можно сладко поспать, уложив под бок детеныша.
Кофе Анжела не пила с тех пор, как однажды с похмелья грохнулась после него в обморок. К алкоголю она тоже относилась с осторожностью, выработав для себя правило трех стаканов для всех напитков.
Три кружки пива, три бокала вина и три рюмки любого крепкого спиртного — все, естественно, по отдельности. В обычной жизни — не более двух порций алкоголя в день. Муж, хлебавший литрами, считал Анжелу почти что девой Марией.
Он сожрал яичницу с сыром и помидорами, хлеба с маслом и засобирался на работу. Рубашки и костюмы идеально, даже с некоторой маниакальностью выглаженные, висели в шкафу, в спальне. Глажка доставляла удовольствие домработнице Наташе.
Пока муж одевался, Анжела почистила его ботинки детским кремом.
— До вечера, бутербродик, — бросил он, сбегая по лестнице.
Так он намеревался сохранить фигуру. Сколько же она говорила этому идиоту, что для фигуры полезно подниматься, а не спускаться пешком.
Анжела с мужем жили в добротной «сталинке» на Можайском валу.
— Да, мама! — взревела Анжела, когда телефон зазвонил в третий раз.
— Ты одна? — орала мама. — Я уже в такси, еду к тебе.
— Хорошо. — вздохнула Анжела.
— Чего купить? — спрашивала мама в своей обычной манере.
— Ну, не знаю… — рот наполнился слюной, сельдереем ни черта не наешься. — Может, курицу?
— Я возьму и пожарю тебе, кстати, — видимо, таксист маме попался неразговорчивый, — ты не знаешь, Анжелина Джоли родила?
— Приезжай, обсудим, — сказала Анжела.
Мама ворвалась, звоня пакетами, через десять минут. Анжела алчно схватила покупки и отнесла на кухню.
— Наташка придет? — крикнула мама, обтирая каблуки специально подложенной к половику тряпочкой. Она никогда не разувалась, потому что опухали ноги.
— Нет, мам! — точно так же заорала их кухни Анжела. — Сегодня среда, я ее отпускаю!
В пакетах обнаружилась французская курица в упаковке, чеснок и помидоры, батон белого хлеба, а также поллитра «Johny Walker», десяток слабоалкогольных коктейлей и пиво. У мамы была странная черта после виски пить пиво.
Не заставляя себя ждать, мама влетела в кухню и, отвернув крышку виски, плеснула себе в кофейную
