Звякнули стаканы. Лицо Серова закаменело.
— Я что, за этим тебя сюда кликнул? — спросил он негромко, но сурово. — Чтоб ты нам свою грамотность показал? Декларацию без тебя знаем.
Тон его не смутил Глеба.
— Вот что, Серов. И ты, Долматов, и вы, члены РВС. Вряд ли найдешь сейчас в дивизии недоумка, который верил бы, что, — Глеб заглянул в листок и процитировал с открытой издевкой: — «Новая революционная власть ставит своей ближайшей задачей завязать самые близкие сношения с демократическими объединениями России, Европы и Америки через своих представителей-социалистов»… Где они, извините, эти сношения? Я сам работал в АРА и поэтому говорю вам с уверенностью: поддержки, тем более военной, от американцев не ждите! Политика решается не в Тополях. Они не верят нам и давно списали нас… даже не в архив, а в помойку. А где эти ваши «представители-социалисты»? Ты, Серов? Или ты, Долматов? Великие грамотеи! Хотите стать дипломатами, решать международные дела? Смешно! Может, вы верите в слухи, якобы повстанцы и в самом деле поднялись на Дону, на Украине, в центре России? Чушь! В Самаре я получил информацию не только из газет, газеты могут и умолчать. От самих американцев знаю, что мы здесь — последыши. Вояки-одиночки, на которых в Европе и Америке наплевать… С высоты их небоскребов наплевать! Ну, напакостим в тылу у коммунии, они и довольны. И все. Только-то!
Глеб аккуратно свернул «декларацию», сунул в карман. Обвел взглядом сидящих за столом и убедился: его желчная речь их придавила. Глаза Долматова растерянно бегали, Землянский и Матцев смотрели в стол. Лишь Серов внимательно щурился на него. Челюсти его были плотно сжаты.
— За такие речи полагается вроде бы одно — к стенке, — процедил он сквозь зубы и усмехнулся.
— Легче от этого не станет. Правда есть правда, — парировал Глеб.
— Что же ты?.. Всю нашу идейную программу топчешь? — медленно, словно выдавливая слова, проговорил Долматов.
— На сегодняшний день это не программа, а муть. Сочинители! Ленин со своим нэпом выбил из-под вас все сваи. Вы за свободную торговлю города и деревни, а коммунисты? За то же самое. За что же мужику погибать? Прочтет и задумается. А задумается, скажет: «А ну его подальше, этого Серова! Пойду сдаваться, прощение мне гарантируют, вот главное…»
— И ты задумался? — покривил губы Серов.
— Василий Алексеевич, пойми. Не обо мне речь. Меня не простят, я не тот сердитый мужичок, у которого комиссары хлеб отбирали. У меня с ними одна тропа — войны. У тебя, по-моему, тоже. Хотя… как знать.
— И меня, думаешь, простят? — Красивое лицо Серова исказила гримаса. — Нет уж, счет больно велик.
— Не знаю, не мне считать, — сухо ответил Глеб. — Сейчас надо соображать, вы правы, как нам сохранить дивизию. До каких пор сохранять? Посмотрим. Предположим, заграница на Совдепию полезет. А с новой интервенцией и внутри, глядишь, начнется заваруха.
— Тут сохранишь, — пробурчал Долматов. — Ты, Глеб, небось мыслишь, что такая цидулька всего одна? Мы их уже неделю подбираем, их только у меня десятка полтора. Как с неба попадали. А сколько их за пазухами?
— Полно их, проклятых. Заметно стало по дезертирству, — встрял Матцев. — Раньше единицы бежали, а позавчера всем взводом по домам рванули. Саратовские все. Не желают, вишь, за Урал.
— Найти их распространителя! Я считаю, нет важней у нас задачи. — Глеб задумчиво пощипал ус — Только страх перед чекистской расплатой может удержать в седле наших мужиков. Только на страхе, что коммунисты непременно и каждому отомстят, мы должны строить свою пропаганду.
Обычно выдержанный Долматов грохнул кулаком по столу. Опрокинулся стакан. Желтая дорожка чая побежала по скатерти и иссякла, впитавшись в нее, как речка в пустыню.
— Так что же мы, и в самом деле — просто бандиты? Ежели без программы, то кто ж тогда…
— Оставь, Федор! — прервал его Серов. — Ильин дело говорит, только вот слушать нам правду неохота. А надо. Надо! Матцев!
— Чего, Василь Лексеич?
— Твоя первая забота: прощупать, от кого идет зараза. Может, их и вправду уже тыща, листовок этих. Только и ждут случая. Кого дать в помощники?
— Бурова. И… — Матцев метнул взгляд на Ильина: — И вот его. Нужны головастые, а у них котелки варят.
— Тогда вы с Ильиным идите. Возьмите листовки… Найди Бурова и сами порешите, как, значит, действовать. У нас тут делов хватит. Через день двинемся.
— На Гурьев? — сорвалось у Матцева. В голосе его была надежда: неужто наконец и в городе удастся пошуровать? Жадность председателя следкомиссии была общеизвестна.
— Трепло. Иди!
Долматов протянул Матцеву пачку листовок. Тот встал, кивнул Ильину.
Глеб знал, что план продвижения Атаманской дивизии всегда держался в строжайшем секрете от всех, кроме заместителей Серова, начштаба и членов РВС. Сейчас он ненароком услышал неположенное. Ну и что? У него будут теперь иные заботы. Где-то прячутся люди, от которых повстанцы получают листовки с пропуском на сдачу. Людей этих надо найти. Чего бы это ему ни стоило, но — найти!
Глеб начинает розыск
На многих извилистых километрах снежной долины, пролегшей вдоль Урала, растянулась темной цепочкой серовская дивизия. Пропустив далеко вперед конный дозор, во главе колонны идет киргизский эскадрон — проминает широкими ступнями верблюдов тракт, заметенный декабрьскими буранами. Дальше, по трое в ряду, тянутся два полка кавалеристов: Потом — длиннющий пароконный обоз, груженный ранеными, больными и награбленным добром. Телег на всех не хватает — пехотинцы тяжело шагают по рыхлому снегу. Лишь иногда закутанная в платки подводчица сжалится, подсадит кого-нибудь понемощней, выбившегося из сил. Однако всякого пешего греет надежда, что скоро и он добудет себе лошадь или, на худой конец, верблюда: впереди ждут не только бои, но и поселки. А у мужиков и киргизов животину берут, не спрашивая. Казачество не трогают: их земля, с ними только свяжись. Хотя и хмурятся бородачи, не простившие советской власти отобранных царских льгот, союзники они ненадежные.
Вчера на площади в Тополях упрямый Федор Долматов вознамерился доказать — больше всего, наверное, самому себе, — что еще крепка его эсеровская идейная платформа. Решил, словом, пронять пасмурную казару. Накануне весь вечер вместе со всем реввоенсоветом сочинял воззвание. Переписали от руки — последний ундервуд был брошен при отходе от Пугачева. Всяко соблазнял тополинских казаков Долматов, надрывая простуженный бас перед молчаливой толпой, сулил и землю и волю. Даже предложил казакам бесплатно получить у обозных соленую рыбу.
Взять рыбки охотники нашлись. Но возглас «Долой Советскую власть, да здравствует Учредительное собрание!» не поддержала ни одна живая душа.
— Кончай со своей эсеровщиной, — сказал Долматову в сердцах Серов. — Нашел перед кем распинаться.
— Не царю же батюшке «уру» кричать? — обозлился председатель реввоенсовета. Надвинул папаху на глаза и, бычась на всех, ушел в дом. Через час он уже лыка не вязал: до сердца проняло его политическое поражение. Сегодня, в утро выезда из Тополей, был Федор сумрачен, и не только с похмелья.
У Глеба же настроение было отменное. Всего за час до выступления в поход ему удалось сменять старую железнодорожную куртку. Да так удачно: дал за нее киргизский комэск новенький маузер в лакированной деревянной кобуре и в придачу — небольшой платок оренбургского пуха. Вышли теплейшие портянки. Черно-зеленые от грязи и ветхости онучи — недельной давности подарок Федота Ануфриева — он, уезжая со двора, повесил на плетень. Дрянь, тряпье, а кому-то, глядишь, и сгодится.
Унылы ландшафты уральского правобережья. Хоть и петляет застывшая река, то приближаясь
