— Конечно, сухой! — обиделась мама.
— Чего же он кричит? — Отец пожал плечами и сложил газету. — Ну-ка, дай его мне! Ты отдохни, а я поработаю. — И он решительно забрал малыша.
Отец стал ходить по комнате большими шагами, держа кричащего человечка перед собой, кланяясь и громко успокаивая:
— Шш-шш-шш! Шш-шш-шш!..
— Ты не укачиваешь, а просто трясёшь, — сказала мама. — Иди, ложись. Я сама.
— Раз я взялся за дело, значит, всё! — ответил отец резко. — Это и мой сын тоже!
— Много от тебя толку! — усмехнулась мама. — Смотри, как он разрывается, бедный! Он же чувствует, что это не мама…
— Шш-шш-шш! А я тогда на что? Шш-шш-шш!
Мурашкину хотелось, чтобы скорее настало утро. Но он чувствовал, что возмущаться бесполезно. Он терпел молча, честно зажмурив глаза.
— Шш-шш-шш! Шш-шш-шш! Ну что же ты плачешь? Что?
«Да он же не может ответить!» — Мурашкин разозлился на глупых родителей.
— Шш-шш-шш! Шш-шш-шш!
Мурашкин не выдержал и сел, опустив босые ноги и зажав ладонями уши.
— Ещё один помощник! — сказала мама. — Бедные вы мои!
Мурашкин встал, подошёл к окну.
В доме напротив ни одно окно не светилось. Все спят. Весь город. Весь мир.
Отец ходил по комнате большими шагами, тряс малыша и шипел. Мама сидела на диване и качалась в такт отцовскому шипению. Глаза её закрывались.
Брат плакал. Ему было неудобно и плохо. Сначала ему было плохо с мамой, теперь плохо с отцом.
Мурашкин шагнул к отцу и протянул руки.
— Дай мне брата! — сказал он.
— Тоже мне! — проворчал отец.
— Он уронит! — забеспокоилась мама. — Иди, сынок, ляг. Тебе в школу с утра…
— Дай мне! Я не уроню, — наступал Мурашкин. — Ему же плохо с тобой!..
Отец посмотрел удивлённо, оглянулся на улыбающуюся маму и, передавая малыша старшему сыну, показал, как нужно держать его под головку. Мурашкин осторожно принял новорождённого и подошёл с ним к окну.
— Смотри! Видишь — все спят, — он показал сморщенному, кричащему малышу тихий ночной мир.
То ли оттого, что руки у Мурашкина были меньше, то ли беспокойная качка и шипенье кончились, то ли он просто устал, — малыш замолчал.
— Вот и спи, — сказал Мурашкин, глядя на разгладившееся, спокойное лицо брата. — Спи. Привыкай…
— Ты смотри! — сказал отец. — Вот это фокус! Забирая у старшего сына уснувшего малыша, мама наклонилась к Мурашкину, поцеловала его крепко-крепко и сказала:
— Совсем ты у меня взрослый, оказывается…
Утром в школе Мурашкин сказал:
— У меня теперь брат. Вчера привезли.
— Много кричит? — сочувственно спросил Одиноков. — Теперь достанется тебе!.. Да не боись, привыкнешь…
— Счастливый ты, Мурашкин, — вздохнула Романенкова. — Конечно, он плачет, он же маленький… Пусть плачет. Зато — брат…
Хорошо
— Вот и всё, — сказала Людмила Васильевна. — Вот и кончился наш первый учебный год. Теперь мы с вами увидимся только первого сентября — через три месяца. Почитайте-ка, что у вас написано в тех листочках, где я отметки выставила…
Мурашкин развернул листок, который Людмила Васильевна на прошлом уроке дала. И под ровным столбиком четвёрок с удовольствием прочитал: «Переведён во второй класс». Сложил листок и поскорей спрятал его в ранец.
А Эдик всё смотрел на свой листок с пятёрками — как будто чего-то не понимал. Мурашкину даже стало его жалко — отличника. И он тронул Эдика за плечо, но тот не заметил.
Ленка Романенкова всхлипнула и сказала:
— Прямо в голове не укладывается! Три месяца в школу не пойду! Мы завтра на юг уезжаем… Все втроём. На машине! Через всю страну поедем. Честное слово! А потом я увижу море…
Ленка поправила розовый бант и засмеялась — как от щекотки.
— А сейчас мы с вами все вместе пойдём в парк на экскурсию! — объявила Людмила Васильевна. — В наш любимый парк, где мы жёлуди собирали, на лыжах катались и рисовали весну.
— Ура! — заорал Вихров. — Там мороженое продают! И газировку!
И Людмила Васильевна повела первый класс вниз по школьной лестнице.
На площадке второго этажа Мурашкин наскочил с разбегу на Одинокова. Потому что Эдик снова залюбовался своими пятёрками, а класс остановился. Мурашкин выглянул из-за спины Эдика. Людмила Васильевна разговаривала с каким-то высоким человеком. Мужчина был в синих джинсах и с рыжей бородой — очень симпатичный. Он улыбался и был весь красный. Уши у него прямо горели. Как будто он первоклассник, а учительница его воспитывает.
— Ой! — крикнул вдруг Вихров. — Ой-ой-ой! Папа мой вернулся! Ура!..
Он бросился к мужчине и повис у него на шее.
А Людмила Васильевна сказала:
— Вот, ребята, к Коле Вихрову вернулся папа. Он долго был в командировке, а теперь приехал обратно. Давайте отпустим Вихрова с папой!
И все закричали:
— Давайте, давайте! До свидания, Вихров! Во втором классе увидимся!..
А Вихров висел у папы на шее и не оглядывался. Так его и унёс высокий мужчина с рыжей бородой.
— Я вырасту — у меня тоже борода будет! — сказал Одиноков уверенно и спрятал наконец свой отличный листок в портфель.
— И я вырасту! — Мурашкин приподнялся на цыпочки. Первый «А» вышел из школы.
Когда первоклассники переходили дорогу, автомобили, автобусы и мотоциклы ждали, стояли смирно. А у каждого автомата с газированной водой прохожие уступали место ребятам.
Мурашкин выпил два стакана газировки. А Эдик — три. Он подумал и сказал:
— Неплохо мы поработали в этом году. Недавно было первое сентября, помнишь? А теперь мы даже от ста можем отнять — хоть девяносто девять! А во втором классе будем уже деление проходить. То, что пролетит, того не воротишь!.. Зато я теперь на машинке считать научился…
— Она же испорченная была? — удивился Мурашкин.
— Нормальная машинка. А крестик на боку — значит «умножение». Я уже умножал. Умножать интересно: там получается много!..
Эдик выпил ещё стакан газировки, и они с Мурашкиным догнали класс уже у входа в парк.
В парке пахло черёмухой. На широком газоне цвели одуванчики. Белые кисти черёмухи качались высоко в небе. А цветы одуванчики росли так близко, что Мурашкин видел даже пыльцу на тычинках.
— Ой, смотрите, золотой луг! — сказала Романенкова. — Про него писатель Пришвин писал! А мы читали.
