относится к ним с уважением, пониманием или добродушно-насмешливой улыбкой. «Ну, где еще, думалось мне, найдется такая терпимость к чужим обычаям?» — задает риторический вопрос автор-повествователь. Отношение Тюлина к окружающим отличается тем же добродушием, искренностью и «бессознательным юмором», в основе которых лежит способность признать справедливыми даже взаимоисключающие точки зрения. Отношением человека к чужим или непривычным для него правилам поведения, взглядам, обычаям определяется для Короленко его умственное и нравственное содержание. Именно по этому принципу противопоставлены в рассказе обитатели ветлужских деревень и «уреневские начетчики», с которыми встретился рассказчик на Свет л оя ре. В то время как представители других религиозных толков охотно вступали в полемику, уреневцы держались свысока, пренебрежительно и в споры ни с кем не вступали. Они твердо были уверены в том, что единственно правильно и окончательно решили все вопросы, а «вся святость» сосредоточивалась только в их среде. Полное отрицание любых других взглядов и обычаев, суровость, пренебрежение и надменность по отношению к людям не из своей среды — вот что отличает их от добродушных и снисходительных ветлужан.
Уреневцев никто не любит, но их все боятся и, главное, подчиняются. Мудрый скептицизм, благотворное сомнение, умение признать справедливыми самые несхожие мнения оказываются слабее прямолинейной, однозначной, но стойкой, нерассуждающей веры, упрощающей реальную сложность жизни, но всегда дающей ощущение силы как исповедующим эту веру, так и тем, кто с ними сталкивается. Их власти подчиняется и Тюлин, и окружающие его крестьяне, и хотя симпатии автора на стороне ветлужан, он отдает должное и позиции уреневцев.
Вопрос о соотношении нерассуждающей веры, дающей силу, и сомнения, двигающего мысль и предостерегающего от окончательных и однозначных решений, остро был поставлен Короленко годом раньше в философской фантазии «Тени». Мудрый Сократ, справедливо полагавший, что его отказ от побега и смерть поселят новые сомнения и заставят задуматься сограждан о справедливости исповедуемых ими правил и взглядов, после смерти в мире теней, встречается с богатым кожевником, которого, подобно уреневцам, никогда не посещали никакие сомнения относительно безусловной истинности своих нравственных норм. Спор Сократа с кожевником представляет собой тонкий социологический анализ того, как нравственность, привитая человеку средой, становится уже не столько системой взглядов и рациональных оценок, сколько инстинктом, перед которым бессильны самые справедливые доводы разума. В споре с ним побеждает, конечно, Сократ, но вопрос, который задает Сократу Кронид, смущает самого философа. Какой смысл в том, что взамен веры, хотя и устаревшей и не отвечающей современности, но дающей людям силу уверенно совершать поступки, он предлагает одни лишь сомнения? Они способствуют продвижению к истине, но разрушают спокойную уверенность в себе, ведут к пониманию относительности любых идеалов и нравственных правил. «Вечная ночь неисходных сомнений, мертвая пустыня, лишенная живого духа веры» — вот к чему, по мнению Кронида, ведет скептицизм Сократа (II, 351).
Парадоксальный ответ, который находит Сократ, звучит не только в его словах, обращенных к Крониду, но и в предшествующем им аллегорическом рассказе о сыне, потерявшем отца и всю жизнь искавшем его. Не раз хотелось вечному скитальцу признать своими родными людей, даривших ему приют и ласку. Но проходило время, он замечал у приютивших его людей черты несовершенства и покидал гостеприимный кров. Так стремление найти родного отца, то есть идеал, побеждало желание окончательно принять удобную и привычную веру. Поэтому неудовлетворенность, непрестанное сомнение в открытой истине, нежелание превращать в веру, тщательно оберегаемую от разрушительного анализа, и являются твердым основанием того, что истина, часто кажущаяся иллюзорной, все-таки существует.
С другой стороны, во многих своих произведениях Короленко исследовал, как идея превращается в веру, теория — в «строгий устав идейного монастыря»[16], частичное знание — в абсолютную истину, объясняющую весь мир. Причем в равной степени это относится и к правдоискателям из народа, и к правдоискателям-интеллигентам.
Короленко, в отличие, например, от Толстого, был писателем, которому не свойственны резкие идеологические сдвиги. Поэтому его ранний рассказ «Чудная» можно соотнести с одним из последних его произведений — «Письмами к Луначарскому». Элементы революционного сектантства он отмечал и у народников, и у иных деятелей революции 1917 года. В «Письмах к Луначарскому» он подчеркивал, что отсутствие гласности не может оправдываться никакими, даже революционными обстоятельствами, резко выступал против идеи классовой морали, против максимализма большевиков, с которыми он встречался, ожидающих наступления в самом ближайшем будущем коммунизма и потому не желающих считаться с реальностью.
Красота и сила духа отстаивающих свою идею героев Короленко парадоксально контрастирует с узостью и догматизмом их мышления. Так, революционерка Морозова из рассказа «Чудная» похожа на боярыню Морозову из статьи «Две картины», смело идущую на муки, отстаивая двуперстное крестное знамение, тяжелые страдания перенесет несгибаемый Яков-стукальщик из рассказа «Яшка» за измышленный им совершенно фантастический «прав-закон», погубит себя «убивец» из одноименного рассказа, поверив в изуверскую теорию Безрукого, чуть не погибнет симпатичный Пурана из философской притчи «Необходимость», подчиняясь абсолютизированному им закону необходимости. «Ты знаешь немногое, а думаешь, что знаешь все…» — эти простые слова могли бы стать эпиграфом ко многим произведениям писателя. Но наиболее глубоко проблема «человек и идея» исследуется в итоговой книге писателя — «Истории моего современника».
Автобиографическая проза, к которой и ранее тяготел Короленко, оказалась именно тем жанром, в котором писателю удалось соединить интерес к малоисследованным областям человеческой психики, интуиции, подсознанию, с социологическим анализом личности и общества, изучению самих законов мышления. В «Истории моего современника», над которой писатель работал с 1905 года и до последних дней жизни, Короленко показал, как со сменой усвоенной его героем системы представлений меняется и открывающаяся ему действительность, как идеологическая призма, через которую его герой смотрит на мир, определяет восприятие этого мира.
Готовя полное собрание своих сочинений в 1914 году, Короленко все свои произведения разделил на четыре большие группы: сибирские рассказы, южно-русские рассказы, аллегорические произведения, публицистика и воспоминания о писателях. И каждый том включал в себя произведения из всех четырех групп. При всей странности такого состава томов (против которого, например, резко восстал К. Чуковский) в этом была своя логика. Короленко считал, что его художественные произведения по-настоящему не могут быть осмыслены вне его публицистики, а воспоминания о писателях так же насыщены философским содержанием, как и его «аллегорические» произведения. Действительно, способность к рефлексии — одно из определяющих качеств наиболее близких автору героев, будь то крестьянин или интеллигент. В публицистике, исследуя общественное сознание, Короленко формулирует понятие «социальной рефлексии». В «страшных» по используемому материалу (дневники людей, приговоренных к смерти) очерках с контрастирующим их содержанию названием «Бытовое явление» (аналогично рассказ с трагической фабулой называется «Не страшное») писатель так раскрывает этот термин: «Борьба мнений, партийное самоопределение, партийные споры и сталкивающиеся внутри оппозиций программы — составляют в глазах всякого политически просвещенного правительства элемент
Короленко был художником, мыслящим социально, и социологом, умеющим отвлекаться от излишне рационалистических, сухих схем. Как художник он был способен доверять своему непосредственному чувству, а социологическое мышление позволило ему избежать обычной пристрастности участника событий, выявляя их внутреннюю историческую закономерность. Публицистические статьи Короленко нередко становились крупными явлениями общественной жизни и одновременно яркими вехами его биографии. Именно Короленко и Л. Толстой привлекли внимание всей читающей России к голоду 1891–1892 годов и многим способствовали борьбе с ним. Короленко спас целый народ (вотяков) от огульного и ложного обвинения в совершении убийства с ритуальной целью, опубликовав серию статей о Мултанском деле. В статьях «Несколько мыслей о национализме», «Декларация В. С. Соловьева» он четко сформулировал разницу между патриотизмом и национализмом. Он первым в русской печати выступил с правдивыми и яркими картинами того, как усмиряются крестьянские волнения. На события 9 января 1905 года большой статьей удалось откликнуться только Короленко, прозорливо сказавшему, что события «кровавого
