это уже никак не отразилось, то есть оно было и без того хуже некуда.
Эта театральность, этот пафос, эта дешевая показуха происходящего, направленная на меня с единственной целью произвести впечатление, усилить во мне чувство вины и стыда, кроме отвращения ничего не рождали. Но когда это прошло, настроение мое было отчего-то сильно испорчено. И я подумал: неужели я завишу от этой рефлексирующей массы, и мое высокое положение не спасает даже мое настроение.
Мое высокомерие продолжало меня ограждать от их влияния. Я как будто все время боялся заразиться от них чем-то неизлечимым. И тут вдруг почувствовал симптомы тревоги и неопределенности. Неопределенности своего положения и его зависимости от них, от людей.
Мне не удалось выпить кофе в баре, и я просто посидел какое-то время в кресле. Затем, спустившись на первый этаж и выйдя на улицу, я остановился на площади перед входом в гостиницу.
Как я и ожидал, на улице – полное отсутствие признаков жизни. Светофоры продолжали работать, но из-за угла здания звучала музыка. Я поспешил туда и к своему удивлению обнаружил огромную картонную коробку, опрокинутую на бок в углу, образованном стенами здания. В ней на спортивном матрасе, рядом с огромным магнитофоном, включенном на полную мощность, лежал бродяга.
Тогда я подумал, что это они, таким образом, оставили мне путь к компромиссу.
Что он их представитель для переговоров со мной. Такой, видите ли, деликатный намек на начало переговоров. Или последний шанс, по их мнению, для меня объясниться или извиниться, что одно и то же.
Ну что же посмотрим, посмотрим.
Кричать было бесполезно, и я стоял, дожидаясь, когда он обратит на меня внимание. Он увидел меня, слегка повернув голову вправо. Но больше ничего не произошло. Он не сделал свою шарманку тише, не изменил позу и вообще ничего не сделал для начала общения. Я тоже.
В конце концов, это их инициатива, а не моя. Пусть начинают. Не я же затеял все это, а они. Прислали парламентера. Ладно. Я его выслушаю.
Но ничего не происходило. Как будто, они испытывали мое терпение. Наблюдали за мной. То есть, кривляясь, повторяли мое поведение.
Но пауза затягивалась, и я начинал себя чувствовать по-идиотски.
Ладно. Я сделал над собой усилие и помахал бродяге рукой, чтобы привлечь его внимание. Он, правда, сразу отреагировал. Сделал звук тише, сел и спросил с воодушевлением:
– Понравилось?
– Что понравилось? – не понял я.
– Ну, музыка.
– А, да. Что вы тут делаете? Чего вам надо?
– Дай что-нибудь.
Я не понял его, но машинально достал бумажник и поискал мелкие деньги. Их не было. И я засунул его обратно в карман, сказав:
– Ничего нет.
Он абсолютно безразлично отнесся к этому, опять лег и включил звук, по-моему, еще громче.
Я, признаться, растерялся и продолжал стоять. Но затем опять помахал ему рукой. Он опять сел, убрал звук и молча уставился на меня.
– Что вы тут делаете? Кто вас прислал сюда? – повторил я вопрос.
– Так это, сюда все скоро соберутся. Погоняла куда-то делись. На пиво дашь?
– А вы заметили, что людей тоже нет?
– Каких людей?
– Ну, вообще, людей.
– А я что, не человек? – ответил он ухмыльнувшись.
– Человек, а другие где?
– Я же сказал, скоро соберутся. И вытянув шею, глядя куда-то за меня, добавил: – Вон уже идут.
Я обернулся и увидел несколько небольших групп бродяг, медленно двигающихся к площади со своими вещами.
– Я имею в виду других людей. Обычных.
– А я что, необычный что ли? – И он ехидно засмеялся.
Ужасные зубы в сочетании с грязной щетиной, и непонятно какой одеждой, все же мерзкое зрелище. О запахе, который я начинал чувствовать, не стоит и говорить.
– Ну, вы заметили, что людей в городе нет, то есть стало меньше?
– А мне какое дело? На пиво дашь? – он уже повысил голос, и в нем чувствовалась агрессия или раздражение, сразу не разберешь.
Продолжать общение было бессмысленно. Он был ни при чем. Но меня поразило его абсолютно искреннее безразличие к происходящему, то есть у него было качество, достигаемое другими с большим трудом и на совершенно другой стороне человеческой жизни – там, где начинался и заканчивался порядок человеческого общества.
Моя независимость оказалась недостаточной, и я чувствовал себя неуверенно, общаясь с бродягой. Я скорее хотел, чем был независимым, а он был таким, не стремясь к этому. Видимо, поэтому он меня раздражал. И они меня раздражали, наверное, из-за такого же безразличия ко мне. То есть, они были даже в большей степени независимы, чем я. Они были независимы от меня, уверяя в обратном. И когда я понял, что это чистая ложь, во мне появились признаки независимости – цинизм и высокомерие.
Рассуждая так, я шел уже вверх по улице к мосту, за которым исчезли люди. Я помнил о существовании огромной лестницы мыслителей с неясным основанием, но где можно было различить и Сократа с Платоном, и французских моралистов, и Ницше с Ле Боном. В конце концов, и великих идеалистов-практиков Ленина и Гитлера. Наверняка мои мысли совпадали с какими-то из их суждений, но видимо внутри моего сознания существовала собственная лестница, по которой я должен был пройти, самостоятельно повторив их общий путь.
Не знаю, зачем мне это нужно и что породило во мне такое желание, но смутное подозрение о том, что это кому-то надо, а я являюсь лишь орудием, у меня присутствовало всегда.
Мое мышление было сформировано кем-то для непонятных мне целей. Более того, меня всегда поражало то обстоятельство, что я могу следить за ходом своих мыслей. Если у меня одно я, то кто внутри меня наблюдает мои суждения. Я – это то, что рассуждает, или я – это то, что наблюдает, как оно рассуждает? Что там мое и где там я? Кто сделал так, что мое сознание постоянно что-то ищет, и кому это надо?
Кроме меня и них на этой планете никого нет и, если я не знаю, то, наверное, ответ у них. Они никогда ничего не говорят и не выражаются конкретно. Обо всем нужно догадываться самостоятельно и всегда возникают ошибки, над которыми они в лучшем случае не смеются.
И я пошел за ними, понимая, что первым иду на компромисс, желая получить ответ.
Уже находясь на середине моста, я увидел, что дальше, за ним никого нет. И мне пришлось довольно долго идти, пока я не сообразил найти автомобиль. Вдоль дороги их было много, особенно у магазинов, но найти тот, в котором оставлены ключи было непросто. Только у входа в дорогой магазин я обнаружил темно-синий «Рэйндж Ровер» с работающим двигателем и открытым багажником.
Первой мыслью было, не кончился ли бензин. Бензина было действительно немного, но он был, и это меня успокоило. Я закрыл багажник, сел за руль, отрегулировал сидение и зеркала под себя. Я был спокоен и готов встретить любой вариант развития событий. Единственное, что создавало дискомфорт, это легкий голод и желание что-нибудь выпить. Судя по часам, было около полудня, а судя по погоде, сбившей меня с толку, ранее утро без солнца.
Я медленно поехал по дороге и, увидев продовольственный магазин, подъехал к нему. Там я нашел хлеб, а в мясном отделе отрезал приличный кусок копченого мяса. Сходив за помидорами и прихватив по дороге горчицу, я сделал бутерброд. Это было вкусно. Но я забыл сок и салфетки. Руки были жирные, а вытереть – нечем. Я зашел в боковую дверь и там, на вешалке, увидел белые халаты. Рядом была и
