Ночь выдалась черной-черной, точно грива любимого княжьего жеребца. И даже луна, большая и круглая, с лоснящимися как масленичный блин боками, не могла рассеять эту черноту. В такую б ночь спать на свежем, терпко пахнущем сене, а не таращиться в небо. Да куда ж ему, Горазду, уснуть, когда там, в княжьих палатах, умирает от неведомой хвори Ясенька, а ключница Малуша, старая и совсем сивая, каждый день молит Бога, чтобы побыстрее прибрал к себе бедную княжну, чтоб не мучилась юная хозяйка муками адовыми, не кричала от нестерпимой боли.
И князь от горя лютый стал, давеча заморского лекаря зарубил, потому как не помогли Ясеньке лекаревы травы. И зелья ведьмы с Гнилого болота не помогли, и снадобья, княжьим послом из Орды привезенные. Умирала Ясенька, вот Горазду и не спалось...
Они росли вместе: любимая княжья дочка Ясна и Горазд, единственный сын лучшего на всю округу златокузнеца. С малых лет рядом: в княжьих палатах, на скотном дворе, в лесу, на заливных лугах да на речке. Ясенька всегда здоровьем слабая была: маленькая, тонкая, что та осинка, неловкая. Сколько раз падала, ушибалась. Может, если бы не Горазд, так и вовсе насмерть зашиблась бы. Да только он завсегда рядом был – оберегал хозяйку. И князь его за то привечал, видел, как кузнецов сын о Ясеньке печется.
Горазд и не заметил, когда это случилось. Просто однажды любовался, как Ясенька с подружками на лугу хороводы водит, а сердце как кольнет чем-то острым, точно шилом. Не жить ему без княжьей дочки, ох, не жить. И без нее не жить, и с ней не жить... Она ж княжна, а он кто? Княжий холоп! Негоже холопу о такой-то горлице грезить, не про его она честь. Значит, надо псом сторожевым у ее ноженек да у светлицы, тенью незримой, чтоб никто, особливо князь, не догадался. Оберегать...
Уберег. Сам в ордынский полон угодил, но Ясеньку ненаглядную спас...
Ясенька удумала к Гнилому болоту пойти за ягодами. Уж больно там клюква знатная водилась. Князь, знамо дело, не дозволял, да ведь Ясенька – она ж только с виду тоненькая да слабенькая, а нутро у нее – что твой булат. Коль что удумала, так непременно сделает, даже отцова гнева не убоится. Вот Горазд следом и увязался, чтобы присмотреть. Батьке сбрехал, что с мужиками на сенокос, а сам за Ясенькой на Гнилое болото.
Много они тогда ягод собрали – полное лукошко. В лукошко – это Горазд складывал, а Ясенька все больше цветочками любовалась да букашек всяких разглядывала. А еще вопросы задавала смешные. Почему луна круглая, да как это так она с небес на землю не падает? Ей бы хотелось, чтобы упала: не вся луна, Господь упаси, но хоть маленький кусочек чтоб от нее откололся. Горазд спросил, зачем княжне луна, а она улыбнулась так странно, сказала, что красиво. Не понял он тогда, что в луне красивого-то. Солнце вот многим пригожее и полезнее, но с Ясенькой спорить не стал. Да он бы, будь его на то воля и умение, луну собственными руками с неба отодрал и ей в горницу принес, чтобы светила вместо лучины.
...Конников Горазд первым услыхал. Не услыхал даже, а звериным чутьем почуял. Они с Ясенькой лесом от Гнилого болота возвращались, когда все вокруг притаилось-замерло. Ох, худо это – времена лихие, люда недоброго развелось – тьма, да и ордынцы, сучье племя, повадились набеги учинять. Вон весной Якимову слободу дотла выжгли, людей неповинных порубили, а кого не порубили, так, сказывают, в полон увели. Схорониться бы.
Не ошибся Горазд. Так и есть – ордынцы! Много их, перстов не хватит, чтобы пересчитать. Предупредить бы князя, что беда идет...
Ясеньку он под упавшим деревом спрятал, а для надежности сверху еще старыми ветками забросал. Велел сидеть и носу не казать, пока он за ней сам не воротится. Хоть бы послушалась княжна, хоть бы усидела на месте...
Пешему конников обогнать – тяжкая задача, только ноги у Горазда сильные, да и дорогу короткую он знает. Все одно, как ни старался, а поспел только стражу упредить да за кувалду схватиться. Нечисть ордынская уже тут как тут. Налетели со всех сторон, точно воронье.
Ох, лютая сеча была! Крови пролилось столько, что и дождь не нужен. На глазах у Горазда почитай вся княжеская дружина полегла, а князю копье в бок воткнули. Дома пожгли-пограбили, баб, стариков да детей малых, из тех, кто спрятаться не успел, поубивали, а девок помоложе да покрасивше в полон забрали. Горазда тоже забрали...
Он бы ни за что живым не дался, лучше б рядом с батей своим да князем на родной земле костьми лег, да не вышло. Их много было – тех, кто спереди нападал, только успевай кувалдой махать, недосуг оборачиваться. Вот и не углядел, как сзади тать узкоглазый подкрался. Вспыхнуло что-то в голове ярко-ярко, и мысль последняя промелькнула – хорошо ли Ясеньку схоронил...
В ханском рабстве оказалось худо, потому как норовистый был Горазд, непокорный. Уже давно б в земле гнил, если б не золотые его руки. Руками этими он много чудных вещей делать умел. Поклон бате-покойнику – научил. Сам хан Горазда привечал. Цацки диковинные, которые Горазд из злата да серебра для любимой ханской жены ковал, да оплечья, самоцветами изукрашенные, да шеломы легкие и крепкие, да много еще чего... Вот за это хан непокорного раба и терпел. Терпеть-то терпел, да нагайкой охаживать не забывал, чтобы знал пес кусачий, чья рука его кормит. Откусил бы Горазд эту руку, да не подобраться к хану, охранники кругом. Ничего, Горазд ждать умел. Придет и его час, вырвется из ворожьего плену, вернется домой – к Ясеньке.
Шесть зим прошло и семь весен, пока его час настал. До хана Горазд не добрался, но вот любимого ханского баскака голыми руками придушил и еще много ордынцев положил, перед тем как в степь уйти. Не зря ждал, не зря надеялся. Помог Господь...
Долго Горазд до дому добирался. И чем ближе, тем тяжелее на сердце становилось. Как же там Ясенька одна все эти годы? Матушки, батюшки нет. Братьев нет, не нажил князь сынов-то. Кто ж ее оберегает? Кто о ней, сиротке, печется?..
Но не помер князь – вот чудо-то! После той сечи с ордынцами хром стал, из-за бока разодранного в седле держится криво, но жив! Город, почитай, заново отстроил, замок укрепил. И на землях княжих покой и благодать, никто не лютует, не озорует. А все оттого, что у князя нынче ярлык ханский имеется и на землях его ордынцы – гости желанные. Вот как оно все обернулось-то...
Ну да кузнец князю не судья. Да что ему князь! Ему бы с Ясенькой свидеться, потому как невтерпеж уж больше.
От ключницы Малуши да от девок дворовых узнал Горазд, что одолела княжну хворь злая и небывалая, такая, что никто излечить не может. Не поверил. Ночью, как совсем стемнело и стражники князевы вместо того, чтобы замок охранять, браги напились и спать повалились, взобрался на дерево, что под Ясенькиным оконцем росло, заглянул в горницу.
Лучше б не заглядывал... Света от ущербной луны аккурат хватило, чтобы княжну разглядеть и пожалеть, что из плена ордынского живым вернулся. Ничего-то от прежней Ясеньки не осталось. Была птичка-невеличка, звонкоголосая, синеглазая, а оборотилась мышью летучей с крылами перебитыми, глазами мертвыми. А потом Ясенька заплакала, тихо-тихо, что дите малое. Горазд, чтобы не закричать от злости да бессилия, руку себе до крови прокусил. Не помогло. Ни о чем он теперь думать не мог – только о том, как княжне помочь.
Думал-думал, да не придумывалось ничего, голова от мыслей этих тяжких гудела, точно наковальня, руки дрожали так, что одну и ту же работу приходилось по два раза переделывать. И плач Ясенькин так в ушах и стоял, терзал душу, спать не дозволял. Вот и лежал Горазд на сене, таращился в черноту, думал...
...Звезда сорвалась с неба, когда Горазд уже собрался в кузню воротиться. Яркая-яркая, с синим отсветом и хвостом дымно-белым. Сорвалась и полетела аккурат к Горазду, ухнула в чан с водой, и вода сразу зашипела, паром пошла.
Подходить к чану было боязно – а ну как и в самом деле звезда! Или вот от луны кусочек... не видно ж на небе ни единой звездочки, черным все черно – только луна, Ясенькина любимица...
Горазд все с духом собирался, когда дубовый, крепко-накрепко железными ободами
