от колбасы.
Ребята все осмотрели, но ничего особенного не обнаружили— консервы, спички в пергаменте, спиртовка, чашки, ложки, мыло.
— Давай стены простучим, — предложил Минька. Он все еще рассчитывал на тайник, где спрятаны ценности.
Но Ватя торопил с возвращением.
— Цыгане — знаешь они какие. Лучше не попадайся. Изувечат!
Ребята выбрались из склепа. Вдели в двери замок, защелкнули.
— А ключи как же? — спросил Минька.
— Положим, где взяли.
— Опять к Игнашке идти?
— Нет, зачем. В окно бросим.
Ребята пошли к церкви. Служба еще продолжалась. Подойдя к открытому окну, из которого веяло запахом свечного и лампадного перегара, они сквозь решетку бросили ключи на прежнее место, в макаронный ящик.
— Эх, — вздохнул Минька, — «диверсанты, шпионы»! А это цыгане едят и водку пьют.
— А ты еще про Курлат-Саккала думал, — сказал Ватя.
Друзья медленно спускались с Цыплячьих Горок по тропке напрямик, через заросли дикого шиповника и хвоща.
Неожиданно столкнулись с Кецей. У Кецы была соломенная плетенка, нагруженная провизией.
Кеца отступил от друзей, хотел спрятать ее за спину.
Минька взглянул на плетенку и вдруг узнал ее: перетянутые бечевкой ручки, сбоку дыра, заплатанная бумазеей. Он где-то видел эту плетенку. Но где?
— Двое на одного! — визгливо закричал Кеца.
После драки на плантации Минька с Кецей еще не встречались.
— Да на кой лях ты сдался! — ответил Минька. — Если понадобится, и один тебя разрисую. — Минька чувствовал себя уверенней, с тех пор как занимался гимнастикой.
— Фасонишь, да? Вы все дофасонитесь!
— Кто это — все?
— Узнаешь, когда надо будет. Найдется кто-нибудь посильнее твоего Бориса. — И Кеца, вильнув между ребятами, припустился к церкви.
. — Что это с ним? — удивился Ватя. — Хоть он и бузовый пацан, но таким трусом никогда не был.
— А он и не струсил, — задумчиво сказал Минька. — Он из-за корзины убежал.
— Как это?
— Я тогда в стереоскоп видел у цыган эту корзину.
— Ну?
— Вот тебе и ну! А теперь ее Кеца тащит, и опять в ней хлеб, водка, папиросы.
— Побежали за ним!
— Что он, без мозгов? Он сейчас не пойдет, куда ему надо.
— Ты думаешь, это он им носит?
— Похоже.
— И угрожал как-то странно. Про Бориса говорил.
— Да, странно. Мы с тобой, Ватя, не должны бросать слежку за склепом.
— А может, в милицию заявить или Борису рассказать?
— Самим надо дознаться, в чем тут дело. И фактов у нас для милиции нет. Ну, улик.
— Самим оно, конечно, интереснее, — согласился Ватя. — И насчет фактов тоже правильно. Вот когда все разведаем, тогда и припрем Кецу к стенке.
6
В доме только Минька и бабушка. С утра еще было прохладно и пасмурно. Натягивало дождь. Бабушка поставила кадушку под водостоком с крыши, чтобы набежала мягкая дождевая вода для мытья головы.
Минька проделал упражнения со штангой. Прополол гряды на огороде. Вынес из дома вазоны с кактусами и фуксиями, чтобы цветы помылись под дождем, и занялся выпиливанием лобзиком узоров из фанеры. Это новое увлечение Миньки и Вати.
Бабушка поставила на примус вариться обед. Села к столу и разложила пасьянс. Но вскоре карты отодвинула, достала тетради и начала делать уроки по арифметике и письму.
Тучи сдвигались, уплотнялись. Облегли небо. Бурливые тяжелые подминали слабые обрывчатые, отжимали к земле. И те пластались над землей черными пугливыми птицами. Деревья и кусты выжидающе затихли. Листва напряглась, насторожилась.
На опустевшей улице слышалось, как хозяйки поспешно захлопывали окна и ставни. Втаскивали в сараи мангалки и совки с углем. Опускали подпорки и снимали с веревок подсохшее белье. Некоторые подвязывали в садах ветви яблонь и груш.
Бабушка тоже потребовала, чтобы Минька закрыл в доме окна и даже форточки: бабушка боялась грозы. Она видела, как однажды молния стеганула через форточку по медному подсвечнику на комоде и, свернувшись клубком, перелетела на печь, где и расшиблась о дублянку, в которой квасилось тесто. Ну, не сатанинская ли сила! Ведь этакий огневой клубок и человека уклюнуть может. Так и упокоишься прежде времени.
Со звоном толкнулся о землю гром.. Вздрогнули листья. Еще толчок, еще звон — короткий, оглушающий. Что-то обломилось в черепицах и посыпалось по крыше. Метнулся ветер, вскинул на дорогах пыль, щебенку. И тут же загудел, завихрил ливень, обвальный, шумный.
В окне напротив Минька заметил прижавшегося к окну Фимку: у Фимки любопытство пересиливало страх.
— Как бы опять нас не затопило, — сказала бабушка.
Когда случались сильные тучевые дожди, с Цыплячьих Горок на Бахчи-Эль скатывалась одичавшая вспененная вода. Топила дворы, палисадники, трамвайные пути. Иногда поднималась до метра.
Больше всех других дворов страдал двор Минькиного деда — он был крайним и в ложбине. Каждый раз после гроз бахчи-эльцы собирались выкопать отводную канаву, да все откладывали. И так оно и шло — от беды до беды.
Улицу затянуло дождевым сумраком, за которым потерялся, исчез Фимка. С лязгом промчался в город последний трамвай, чтобы не застрять под ливнем.
С Цыплячьих Горок устремились потоки воды, кружа на себе щепу, листья, птичьи гнезда, комья земли. Постепенно потоки слились в гремячее мутное половодье.
Минька видел, как двор быстро заполнялся вспененной водой. Она не успевала вытекать через сточное отверстие в заборе. Потрескивала под напором воды дверь. Сквозь пазы в досках дверей вода потекла в квартиру.
Минька распахнул окно, спрыгнул во двор, в воду.
— Куда ты? — заволновалась бабушка.
— Открою калитку!
Сделав несколько шагов и ощутив напор воды, Минька понял, что калитку, которую надо тянуть на себя против напора воды, ему не открыть.
Он закричал бабушке, чтобы подала топор: оставалось одно — рубить ее!
Пробираясь вдоль стены дома и стараясь не оступиться, не уронить топор, Минька направился к калитке.
Гром не умолкая бил землю. Шумело половодье. Хворостинная огорожка у палисадника повалилась,
