— Ты так думаешь?
Ванчик смутился, но ответил как можно солиднее:
— Вытянем, Пётр Николаевич.
Овечкин хохотнул и повернулся к леснику:
— Ясно, старик? Вот какие у нас орлы!.. Ну, всё. Раз Ванчик сказал — так и будет. Двинулись!
…Сначала, как обычно, ехали в кузове. Но всё чаще и чаще Ванчик запевал свое «Вы-ылезай!»: нужно было то подкладывать жерди под колеса, то забрасывать цепь за деревья, чтобы грузовик сам, своей силой, подтягивался вперед, то вырубать деревья, упрямо преграждавшие путь машине.
Им не нравилось, этим старым, седым великанам, что какая-то урчащая козявка столь бесцеремонно нарушила их замшелый покой. Сначала они пытались останавливать ее своими лапами-ветвями. Но лапы гнулись, отступали или просто ломались и повисали беспомощные, бессильные, мёртвые. Затаив стон, раненые гиганты гневно перешептывались, сговариваясь о какой-то новой каверзе, которая наконец устрашит и остановит этих наглых людишек.
Первым покинул машину Овечкин. Косолапя, чуть заваливая влево и вперёд, он скорой походкой человека, который больше половины из своих сорока лет провел в лесу, шагал впереди грузовика и высматривал, где бы половчее протиснуть машину меж деревьев. На еланях, где буйствовали дикие травы, Овечкина скрывало почти с головой, и над цветастым густотравьем мелькала лишь его заломленная на затылок кепка. За этой прыгающей точкой и полз неутомимый ГАЗ-63.
Следом за профессором лесной тихоход покинули Ванчик, Слава и Суров. Неизвестно, сколько бы просидел в кузове Виталий, — его выбросил оттуда властный бас Овечкина:
— Третий топор — сюда!
Оно собралось с силами, несгибаемое племя таёжных жителей, одетых в вечнозеленые и вечнопрохладные шубы. Сгрудившись вокруг машины, молодёжь и старики стали насмерть и, видимо, были уверены в своей победе: больно уж хвастливо и насмешливо, хотя и обеспокоенно, размахивали они своими лапами над головами людей. Поднимался ветер.
Ванчик орудовал топором рьяно, размашисто, весело, и трудно было сразу определить, от чего одежда па нём мокрая — от дождя или от пота. Слава рубил резкими, короткими, математически точными ударами. Виталий тюкал неторопливо и вяло. Ефрем Иванович подошёл к нему, молча забрал топор, также молча отстранил коллектора — и лесной великан вздрогнул под могучими ударами. Вот он качнулся, затрещал, помедлил немного, словно прощаясь с братьями, и, ломая свои и чужие ветви, тяжко рухнул на землю. Рядом уже падал второй…
Снова ползли, продираясь вперёд.
— От люблю, когда дождь! — пытался сострить Слава, отжимая воду из рукавов куртки.
— Да уж, есть что любить! — мрачно отозвался Трубкин.
— А что! — влез в разговор Ванчик. — Хоть мокро, зато мрази поменьше. Красота! — Мразью они именовали комаров, мошкару и патов — всех, кто не давал им житья.
— Сразу видно: разбираются люди, в лесной жизни, — не то одобрительно, не то с издёвкой откликнулся Овечкин. Эта неопределенная ироническая интонация всегда звучала в репликах профессора, особенно, если был он в добром настроении.
Суров снисходительно молчал: что ж, пусть поболтают, человек существо слабое, ему без разговоров никак нельзя.
Через четыре часа были преодолены первые три километра.
Ваня-большой — высокий жилистый человек, чёрный, лобастый, с крупным ртом — объявил:
— Устал мой человек, запарился, — И, загремев капотом, полез в мотор. — Водицы бы человеку испить.
Овечкин развернул карту.
— Тут, в полкилометра, ручей. — Он махнул в сторону круто сползающего вниз склона.
— Пётр Николаевич, я сбегаю? — И глаза, и веснушки на лице Ванчика сияли так откровенно, что было ясно: с той же готовностью он побежит и не за полкилометра, а за все пять.
Профессор хмуро покосился на Виталия и пожал плечами, словно хотел сказать: «Дело твоё. Как хочешь».
Ванчик схватил два ведра, но уже на ходу второе у него отобрал Слава, и, скользя по склону, слёту обнимая стволы деревьев, они устремились вниз.
Иван-большой возился с мотором своего «человека». Остальные забрались в кузов покурить. Молчали. Сопя непрочищенной трубкой, профессор мыкал какой-то несложный мотив. Неожиданно он сказал:
— Что, господин хороший, не любишь за водой-то под горку ходить? — И, как бы читая мысленное возражение Виталия, пробурчал: — Мы, брат, в своё время бегали. Так же бегали. Н-да-с.
И снова сердито засопел.
Принесённая вода оказалась чудесной. Её с удовольствием пили не только Ванин «человек», но и люди. Виталий тоже пил.
Дождь почти перестал. Над головой, чуть не задевая верхушки сосен, торопливо бежали посветлевшие рваные облака. Впереди было редколесье, но предстоял тяжёлый подъём.
Надрывно и нудно ревел мотор. Метр за метром. Иногда — рывок: сзади сразу десятки метров. Хорошо, что у ГАЗ-63 обе оси ведущие.
— Не лезь по гребню, — сказал Овечкин шоферу. — Давай по склону.
Ваня-большой взял правее. Тут-то чуть и не полетел вверх тормашками отряд профессора Овечкина.
Машина вдруг поползла вниз. Накренившись, она боком скользила к обрывистому обнажению гранита. Шофёр резко дал задний ход. Безрезультатно! Лишь летели из-под колёс тяжелые клочья мокрого мха.
Суров бросается назад. Через минуту, с разбухшей от напряжения шеей, он тащит толстое полусгнившее бревно.
— Мох! — гаркнул Овечкин. — Отдирать из-под машины мох!
Он подскочил к Сурову, и вдвоём они вставили бревно как подпорку между судорожно бьющейся машиной и ближним деревом. Дерево было чахлое, оно гнулось.
Ванчик и Слава распластались у передних колёс и срывали мох с гранитной плиты, что лежала под грузовиком. Видно, дождевой воды было так много, что она подмочила даже ризоиды-волосинки, которыми мох цепляется к камню. Моховой покров превратился в непрочно держащуюся на ослизлой поверхности массу. Колёса буксовали.
Виталий вытащил из кузова лопату и принялся соскребать мох перед задними колёсами. Быстрее было бы руками, но он боялся: машина рванется — раздавит.
Бревно-подпорка угрожающе затрещало.
Овечкин подлетел к Виталию и, вырвав, отшвырнул лопату.
— Руками! — заорал он, и сам, кинувшись на землю, начал отдирать и отбрасывать мох.
Подпорка с треском рухнула.
Но почти в тот же момент машина подалась назад. Медленно-медленно, с натугой, быстрее… пошла!..
Когда от этого места отъехали с километр, Овечкин спросил у Виталия:
— Лопату захватил?
Виталий растерянно посмотрел на товарищей:
— Никто не подбирал?
Нет, никто не подбирал. Никто, кроме Овечкина, и не видел лопаты в руках коллектора.
— Что же, я за тебя должен это сделать? — Громы были готовы вот-вот прорваться в голосе профессора.
Виталий быстро и зло взглянул на него и уныло побрёл назад.
— Бегом! — хлестнул его Овечкин, и Трубкин побежал.
Он догнал отряд уже вечером, когда располагались на ночлег. Никто не сказал Виталию, что его специально ждали почти час. Все поняли, что он попросту дожидался привала, таясь где-то в хвосте.
